– Тогда… ты уйдешь без того, за чем пришел. Если ты здесь, то лишь потому, что эфирный эликсир вечной любви проник и в тебя. Я ведь слышал, как дрожит твой голос. Бог, которым ты был, спустился с небес на землю и превратился в обычного смертного… и сейчас ты желаешь снять с себя заклятие. Да, наследниц Изольды тоже не осталось…
Я молчал. В моей памяти колокольным звоном звучали слова старого волшебника Тюрштока: «Заклинание, способное снять заклятие Тристана, было известно лишь некоторым учителям музыки».
Я рванулся к господину директору и схватил его за горло. Я слышал, как хрустнули позвонки.
– Ну чего же ты ждешь, задуши меня, убей меня своими руками. Пусть я умру, так и не отведав эликсира смерти, – прохрипел старик, обдав меня гнилостным дыханием. – Но предупреждаю тебя… Вместе со мной умрет и твоя надежда на спасение. Ни один волшебник, ни один колдун, ни один алхимик… Я последний, Людвиг, последний хранитель тайны.
Изо рта у него пахло тлением, между обломками зубов торчал почерневший язык. Он поднял руку и поднес к моим глазам мошонку, которую мгновением раньше снял с ангела.
– Дай мне эликсир смерти. Пока ты будешь вводить его в меня, я расскажу тебе, как снять заклятие вечной любви, что живет в твоем теле.
Этот мерзкий, выживший из ума старик знал заклинание, способное спасти меня, спасти мою возлюбленную. Марианна! Марианна! Марианна! Перед моими глазами возникло ее лицо, плачущее, искаженное гримасой боли. Я представил Марианну старухой: редкие клочья волос на голове, пальцы с облезшими ногтями, сгнившие хрящи ушей, кости, истершиеся в труху. Совсем как у господина директора… Нет! Нет! Я не мог допустить, чтобы моя возлюбленная сгнила заживо. Я должен был спасти ее.
Дряхлый безумец по моему дыханию понял, что его просьба не останется безответной. Так оно и произошло.
Я спустил брюки, извлек на свет крайнюю плоть и приблизил ее к директору Высшей школы певческого мастерства. Этот акт не походил на прочие ужасные убийства, совершенные мной. В нем не было даже той расчетливости, с которой я умертвил проститутку в Мюнхене. Господин директор лег на алтарь, лицом вниз, и, стащив с себя одежду, начал говорить:
– Ты должен убедить свою Изольду. Ты должен убедить ее… О, Людвиг, не останавливайся… Ты же видишь, я выполняю свою часть договора… Начинай, или я буду молчать.
Я закрыл глаза, задержал дыхание и подавил в себе позыв к рвоте, и в этот миг ожили воспоминания той ночи, когда я достиг половой зрелости: ангелы заглядывали мне в глаза, громко смеялись, показывали мне отрезанные мошонки.
– …Ты должен убедить ее завершить ваш союз соитием…
Я вошел в него сзади и начал движения бедрами.
– …Возьми с собой кинжал и спрячь его неподалеку. Когда она будет близка к пику страсти…
Сгорая от ненависти и унижения, я продолжал вгонять крайнюю плоть в иссохший старческий зад…
– Когда ее эликсир будет готов проникнуть в тебя, в этот самый миг, ни мгновением раньше…
Я ускорил ритм, желая быстрее покончить с этим позорным действом, на которое никогда бы не решился, если бы не гнусный шантаж…
– …В этот миг ты должен вонзить кинжал ей в сердце. И заклятие рухнет. Ты сочетаешься телесным союзом с вечной любовью и останешься жив. Человек победит Бога, земное возобладает над сверхъестественным. Если ты совокупишься с наследницей Изольды и не умрешь, ты обретешь свободу, свободу от эликсира, свободу от вечной любви. Сделаешь то, чего не удалось сделать мне на этом самом алтаре восемнадцать лет назад. Освободишь себя из тисков древнего заклятия…
На моих глазах выступили слезы, я закричал. Я кричал от страха и ненависти, от ужаса и боли.
– …Но и она может прознать об этом, Людвиг… У нее тоже может быть кинжал… Выживет лишь один. Тот, кто решится на пике страсти предать своего возлюбленного… Он сделает это и будет свободен. Иного пути нет…
В тело господина директора полноводной рекой, прорвавшей плотину, хлынул эликсир смерти. Он испустил стон вечного наслаждения. Он разжал пальцы, и почерневшая мошонка упала на пол. Кровь, черная, маслянистая, растеклась по алтарю. Восемнадцать лет он ждал сладкой смерти, и вот она пришла и заключила его в свои объятия…
Я выбежал наружу, и из груди моей вырвался тот же вопль, что и той ночью, когда мне чудом удалось избежать оскопления. Этот крик проник в лес и вспугнул диких зверей. Мои лошади, привязанные к решетке, взметнулись на дыбы. Я пал на колени и проклял себя, проклял Тристана. Потом вернулся в павильон и несколько часов просидел в окружении каменных ангелов у остывающего тела директора, размышляя над его словами.
Я вновь угодил в ловушку. Чтобы спасти себя, Марианна должна была вонзить кинжал в мое сердце в тот миг, когда я достигну пика страсти. Решилась бы Марианна на такое? Нет… Если она отказалась отравить меня своим смертельным эликсиром, возможно ли, что она осмелится заколоть меня кинжалом? Нет! Нет! Нет!
По дороге в город я не мог отделаться от назойливой мысли. Кто‑то внутри меня голосом господина директора нашептывал: «Убей ее, убей и обретешь свободу!» Прочь, отступись от меня, порождение ехидны! Я не нуждаюсь в твоих презренных подсказках! Я не убью ее! Этого не будет! Никогда!
57
По возвращении в Мюнхен я решил навестить тетю Констанцию. Я долго стучал в ее дверь, но мне никто не открыл. Тогда я спустился по лестнице и направился к монастырю Святой Анны. Одна из сестер в серо‑синем клобуке любезно согласилась ответить на мои вопросы.
– Она отрезала себе руки гильотиной, которой мы отрубаем головы петухам. Она положила руки на плаху и села сверху. Лишилась сразу обеих рук. Мы не знаем, почему она это сделала… Это было ужасно… Когда мы нашли ее, она почти истекла кровью. Обе руки лежали рядом с ней… Ее отправили в городскую больницу.
Я тотчас же отправился туда. По коридорам то и дело пробегали врачи и сестры милосердия, в воздухе распространялся запах нашатыря и бинтов.
Я спросил, в какой палате лежит тетя Констанция, Никто ничего не знал. Здесь ее уже не было. Я уже собрался уходить, когда
