зажмурив глаза: их ослепил электрический свет.

«Полковник Шнапек»... «Группенфюрер фон Мангейм», – назвали они себя, и адъютант проводил их в просторное купе – кабинет хозяина салон-вагона.

У письменного стола сидел немец средних лет с таким неприметным, обыкновенным лицом, какое бывает у служащих бюро путешествий, чиновников Дейтшебанка, приказчиков универсального магазина Вертхейма. Это было круглое, несколько одутловатое лицо, с подстриженными золотистыми усами, бесцветными, как бы вылинявшими глазами, скрытыми за дымчатыми стёклышками пенсне. Он был одет в нарядную и мрачную форму оберштурмбанфюрера – генерала войск СС.

Он указал офицерам на маленький, тесный диванчик, и они уселись против него, неподвижные и бессловесные, пока он перелистывал лежавшую перед ним тонкую папку.

– По-видимому, этот человек не молод? – наконец сказал он.

– Пятьдесят семь лет. Тридцать два года тайной службы немецкому государству.

Офицеры отвечали на вопросы по очереди, коротко и почтительно, каждый раз делая попытку привстать.

– Это хороший возраст, внушающий доверие. Достаточно ли хорошо этот человек знает русский язык?

– Превосходно. Он родился в Остзейском крае, окончил русскую гимназию и русский политехнический институт. У него хорошие знакомства и связи.

– Состояние здоровья?

– Здоровье хорошее, хотя он пережил сильные потрясения. Болеет малярией.

– Я хочу его видеть.

И оберштурмбанфюрер встал. При первом его движении вскочили с диванчика офицеры. Затем все трое вышли из вагона. Они долго шли вдоль путей. Впереди, временами мигая, двигались, освещая им путь, белые круги электрических фонарей. Лил дождь, холодные белые лучи освещали то мокрые рельсы, то развалины станционных зданий, то скелеты сгоревших вагонов. Вокзал был полуразрушен. В одной из комнат уцелевшей части здания, положив голову на стол, спал человек. Керосиновая лампа тускло освещала лысину в полукруге седеющих волос.

– Выйдите, господа, – приказал оберштурмбанфюрер, – и пришлите мне Глогау.

Офицеры вышли. Спящий проснулся и, мигая сонными глазами, смотрел на стоявшего перед ним человека в мокром, чёрном блестящем от потоков воды плаще.

– Встать и слушать меня!

Плащ распахнулся. Проснувшийся человек вскочил со стула и, как загипнотизированный, смотрел на траурное шитьё мундира, сверкающую эмаль крестов, значков, эмблем, украшавших грудь оберштурмбанфюрера.

– Вы должны ответить на три вопроса. Отвечайте только «да» или «нет». Чувствуете ли вы себя в силах служить немецким интересам так, как это мы потребуем от вас?

– Да.

– Отдадите ли вы вашу жизнь без промедления, если это принесёт пользу немецкому делу?

– Да.

– Вручаете ли вы вашу судьбу в руки людей, поставленных над вами, и будете ли вы слепо выполнять любое их приказание там, где это будет необходимо?

– Да.

– Если вы измените немецкому делу, вас постигнет мучительная казнь. Если вы исполните ваш долг, мы осчастливим вас.

Он говорил эти слова в каком-то самозабвении, как заклинание.

– Сюда придёт человек по имени Глогау. Он поговорит с вами о деталях. Желаю вам удачи. Прощайте...

Глава IV Господин из «расы господ»

Комендант города Плецка полковник Рихард Шнапек смотрел из окна на пустынную базарную площадь.

Деревья уже пожелтели, осенние облака неподвижно стояли над городом.

Мокрые флаги со свастиками висели, как тряпки, на флагштоке старинной крепостной башни. День был серый и ветренный, с утра накрапывал дождь. «Лето прошло, – думал Шнапек, ещё одно лето! Не может быть, чтобы будущим летом я опять был здесь...»

По площади прошли три солдата: сменялся караул у комендатуры. Только один из троих шёл, печатая шаг, как полагается солдату, двое других шли вразвалку, волоча ноги. Вид их огорчил Шнапека, он перестал глядеть в окно и перевёл взгляд на человека, который стоял перед ним. Когда-то приличная одежда была на нём изорвана, в спутанных русых волосах застряли солома и сухие травинки. Он потирал затёкшие руки и стоял, слегка пошатываясь. Лицо человека было очень бледно, небрито, небольшая опухоль безобразила его верхнюю губу.

– Ну, Ерофеев, – скучно сказал Рихард Шнапек, – вы и есть Ерофеев?

Человек стоял, опустив голову, он с трудом расслышал, что говорил этот длиннолицый, худощавый немецкий офицер с лицом, исчерченным шрамами.

– Вы известный Ерофеев, – продолжал немец, и человек слышал его голос, как сквозь вату, – вы можете сесть, вам трудно стоять, садитесь вон там...

Немец показал на стул. Потом он пощёлкал карандашом по длинным ногтям и посмотрел на лежащую перед ним бумагу.

– Вы занимали довольно хорошее положение, многие здесь вас знают, почему вы не пришли ко мне сразу, когда объявили регистрацию советских работников?

– Не знаю... – ответил тот, кого немец называл Ерофеевым. – Не всё ли равно – тогда или теперь...

– Разница есть, – сказал немец, – тогда бы не было всего этого, – и он показал глазами на опущенные, как плети, руки Ерофеева, на его изорванную одежду.

– Я говорю то, что знаю. Были люди, которые приходили на регистрацию, я знал таких людей, и что с ними стало?

– Вы не должны так говорить. Это зависит от людей, которых вы знали.

– Я написал вам, господин комендант, несколько писем, никто не обратил на них внимания.

– Я прочёл ваше последнее письмо – вы имеете хороший слог... Какие у вас были неприятности по службе при советской власти? Вы пишете, что у вас есть основания быть недовольным. Вы пишете, что были под судом. В чём вас обвиняли?

– Это – не политическое дело.

– Уголовное?

– Да... Растрата. Но это было в молодости. Я скрыл свою судимость и своё прошлое.

– От нас вы можете этого не скрывать. В городе знали об этих ваших неприятностях?

– Нет.

– Всё? Больше вы ничего не хотите сказать?

Шнапек взял телефонную трубку.

– Умоляю..... – задыхаясь, заговорил Ерофеев, – верьте мне, я могу быть вам полезен!... Умоляю вас!...

Немец поглядел на него и положил трубку.

– Можете отправляться. Вы будете хорошо устроены, – и. громко закричал по-немецки: – Herrein!

Вошёл фельдфебель и увёл Ерофеева. В комнате, которая служила приёмной, Ерофеев встретил молодого человека; он шёл быстрой и лёгкой походкой. На молодом человеке были хорошо сшитый спортивный костюм и жёлтые сапоги с застёжками. Гладко выбритое, приятное лицо дышало здоровьем. Молодой человек посторонился, посмотрел на