- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (41) »
отправился домой,
шаги тяжелые замедлил
и вдруг заметил, Боже мой,
вдруг эту женщину заметил.
И вспомнилось — давным-давно гроза, глубокий след ботинка, ее плечо обведено оборкой белого батиста.
Зачем она среди весны о той весне не вспоминала, стояла просто у стены, такая жалкая стояла.
И вот смертельный этот гром раздастся, задевая рюмки, и страшно упадут на гроб жены его большие руки.
Придет его бесстыдный друг, успевший прочитать в газете. Для утешенья этих рук он поцелует руки эти.
Они нальют ему вина, и взглянет он непринужденно, как на подушке ордена горят мертво и отчужденно.
«Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств». Я отвечала им примерно вот что: «Мне некогда». Пятнадцать мальчиков дарили мне подснежники. Пятнадцать мальчиков надломленными голосами мне говорили:
«Я никогда тебя не разлюблю». Я отвечала им примерно вот что: «Посмотрим». Пятнадцать мальчиков теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность подснежников, отчаянья и писем. Их любят девушки - иные красивее, чем я, иные некрасивее.
Пятнадцать мальчиков преувеличенно свободно, а подчас злорадно приветствуют меня при встрече, приветствуют во мне при встрече свое освобожденье, нормальный сон и пищу…
Напрасно ты идешь, последний мальчик. Поставлю я твои подснежники в стакан, и коренастые их стебли обрастут серебряными пузырьками…
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь и, победив себя, ты будешь говорить со мной надменно, как будто победил меня, а я пойду по улице, по улице…
Чем отличаюсь я от женщины с цветком, от девочки, которая смеется, которая играет перстеньком, а перстенек ей в руки не дается?
Я отличаюсь комнатой с обоями, где так сижу я на исходе дня, и женщина с манжетами собольими надменный взгляд отводит от меня.
Как я жалею взгляд ее надменный, и я боюсь, боюсь ее спугнуть, когда она над пепельницей медной склоняется, чтоб пепел отряхнуть.
О, Господи, как я ее жалею, плечо ее, понурое плечо, и беленькую, тоненькую шею, которой так под мехом горячо!
И я боюсь, что вдруг она заплачет, что губы ее страшно закричат, что руки в рукава она запрячет, и бусинки по полу застучат…
Нам долго рассказывал мальчик- строитель о городе том.
Расчетливо, как математик, возвышенно, как астроном…
Вот циркуль бумаги коснулся, и виделся нам исполин в причудливом взлете конструкций, в разумном гуденье машин.
Слиянье тайги и проекта. Высокая точность ума. Сиянье стекла и паркета в себе сочетают дома.
Волнуемый помыслом дерзким, в тайге этот город стоит.
Пока еще в возрасте детском, он мудр и учен, как старик.
Росою омыты наутро цветы и строенья его. В них властно вступает наука, справляя свое торжество.
Он встанет в чертах соразмерных. Высоко взлетят провода. И в формах его современных особая есть правота.
Опровергающий косность и тяжесть старинных времен, он весь, как оранжевый конус, в грядущие дни устремлен.
Жилось мне весело и шибко. Входил в заснеженном плаще, и вдруг зеленый ветер шипра взметал косынку на плече.
А был ты мне ни друг, ни недруг. Но вот бревно. Под ним река. В реке, в ее ноябрьских недрах, займется пламенем рука.
А глубоко? Попробуй, смеряй! Смеюсь, зубами лист беру и говорю: «Ты, парень, смелый, пройдись по этому бревну».
Ого! Тревоги выраженье в твоей руке. Дрожит рука. Ресниц густое ворошенье над замиранием зрачка.
А я иду (сначала боком) - о, поскорей бы, поскорей! - над темным холодом, над бойким озябшим ходом пескарей.
А ты проходишь по перрону, закрыв лицо воротником, и тлеющую папиросу в снегу кончаешь каблуком.
На площади Манежной бросал монету в снег. Загадывал монетой, люблю я или нет.
И шарфом ноги мне обматывал там, в Александровском саду, и руки грел, а всё обманывал, всё думал, что и я солгу.
Кружилось надо мной вранье, похожее на воронье. Но вот в последний раз прощаешься. В глазах ни сине, ни черно.
О, проживешь, не опечалишься, а мне и вовсе ничего. Но как же всё напрасно, но как же всё нелепо!
Тебе идти направо. Мне идти налево.
В рубашке белой и стерильной, Как марля, Ты приник к столу.
В глубокой нежности старинной К тебе - Я около стою. Мой милый, снова затеваю Я древнюю с тобой игру.
Я твои руки задеваю, Я тебя за руки беру. А он со мной лукавил много, Ты глуп был и витиеват.
Ты виноват передо мною. Передо мной не виноват. О, будь сохранен от болезней, Забудь меня, спеши, пиши.
А я тебе всех благ библейских Желаю в простоте души. Да, я тебе желаю рая. Да обоймет тебя жена,
Да будет она рада, рада Тебе И навсегда верна. Да, я тебе желаю ада. Да обоймет тебя жена,
Жена обманутая, Ада, Она нежна и ненужна. Как вас роднит непониманье. Не в этом дело - В тишине К вам снизойдет напоминанье, Напоминанье обо мне.
Жила в позоре окаянном, душой черна, лицом бела. Но если кто-то океаном и был — то это я была.
О, мой купальщик боязливый! Ты б сам не выплыл — это я волною нежной и брезгливой на берег отнесла тебя.
Что я наделала с тобою! Как позабыла в той беде, что стал ты рыбой голубою, взлелеянной в моей воде!
Я за тобой приливом белым вернулась. Нет за мной вины. Но ты в своем испуге
И вспомнилось — давным-давно гроза, глубокий след ботинка, ее плечо обведено оборкой белого батиста.
Зачем она среди весны о той весне не вспоминала, стояла просто у стены, такая жалкая стояла.
И вот смертельный этот гром раздастся, задевая рюмки, и страшно упадут на гроб жены его большие руки.
Придет его бесстыдный друг, успевший прочитать в газете. Для утешенья этих рук он поцелует руки эти.
Они нальют ему вина, и взглянет он непринужденно, как на подушке ордена горят мертво и отчужденно.
ПЯТНАДЦАТЬ МАЛЬЧИКОВ
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше, чем пятнадцать, испуганными голосами мне говорили:«Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств». Я отвечала им примерно вот что: «Мне некогда». Пятнадцать мальчиков дарили мне подснежники. Пятнадцать мальчиков надломленными голосами мне говорили:
«Я никогда тебя не разлюблю». Я отвечала им примерно вот что: «Посмотрим». Пятнадцать мальчиков теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность подснежников, отчаянья и писем. Их любят девушки - иные красивее, чем я, иные некрасивее.
Пятнадцать мальчиков преувеличенно свободно, а подчас злорадно приветствуют меня при встрече, приветствуют во мне при встрече свое освобожденье, нормальный сон и пищу…
Напрасно ты идешь, последний мальчик. Поставлю я твои подснежники в стакан, и коренастые их стебли обрастут серебряными пузырьками…
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь и, победив себя, ты будешь говорить со мной надменно, как будто победил меня, а я пойду по улице, по улице…
Чем отличаюсь я от женщины с цветком…
Чем отличаюсь я от женщины с цветком, от девочки, которая смеется, которая играет перстеньком, а перстенек ей в руки не дается?
Я отличаюсь комнатой с обоями, где так сижу я на исходе дня, и женщина с манжетами собольими надменный взгляд отводит от меня.
Как я жалею взгляд ее надменный, и я боюсь, боюсь ее спугнуть, когда она над пепельницей медной склоняется, чтоб пепел отряхнуть.
О, Господи, как я ее жалею, плечо ее, понурое плечо, и беленькую, тоненькую шею, которой так под мехом горячо!
И я боюсь, что вдруг она заплачет, что губы ее страшно закричат, что руки в рукава она запрячет, и бусинки по полу застучат…
ГОРОД НАУКИ ПОД НОВОСИБИРСКОМ
Грядущего города контур, исполненный чистоты. В нем зданий и теннисных кортов едва проступают черты.Нам долго рассказывал мальчик- строитель о городе том.
Расчетливо, как математик, возвышенно, как астроном…
Вот циркуль бумаги коснулся, и виделся нам исполин в причудливом взлете конструкций, в разумном гуденье машин.
Слиянье тайги и проекта. Высокая точность ума. Сиянье стекла и паркета в себе сочетают дома.
Волнуемый помыслом дерзким, в тайге этот город стоит.
Пока еще в возрасте детском, он мудр и учен, как старик.
Росою омыты наутро цветы и строенья его. В них властно вступает наука, справляя свое торжество.
Он встанет в чертах соразмерных. Высоко взлетят провода. И в формах его современных особая есть правота.
Опровергающий косность и тяжесть старинных времен, он весь, как оранжевый конус, в грядущие дни устремлен.
Жилось мне весело и шибко
Жилось мне весело и шибко. Входил в заснеженном плаще, и вдруг зеленый ветер шипра взметал косынку на плече.
А был ты мне ни друг, ни недруг. Но вот бревно. Под ним река. В реке, в ее ноябрьских недрах, займется пламенем рука.
А глубоко? Попробуй, смеряй! Смеюсь, зубами лист беру и говорю: «Ты, парень, смелый, пройдись по этому бревну».
Ого! Тревоги выраженье в твоей руке. Дрожит рука. Ресниц густое ворошенье над замиранием зрачка.
А я иду (сначала боком) - о, поскорей бы, поскорей! - над темным холодом, над бойким озябшим ходом пескарей.
А ты проходишь по перрону, закрыв лицо воротником, и тлеющую папиросу в снегу кончаешь каблуком.
Я думала, что ты мой враг…
Я думала, что ты мой враг, что ты беда моя тяжелая, а вышло так: ты просто враль, и вся игра твоя — дешевая.На площади Манежной бросал монету в снег. Загадывал монетой, люблю я или нет.
И шарфом ноги мне обматывал там, в Александровском саду, и руки грел, а всё обманывал, всё думал, что и я солгу.
Кружилось надо мной вранье, похожее на воронье. Но вот в последний раз прощаешься. В глазах ни сине, ни черно.
О, проживешь, не опечалишься, а мне и вовсе ничего. Но как же всё напрасно, но как же всё нелепо!
Тебе идти направо. Мне идти налево.
В рубашке белой и стерильной…
В рубашке белой и стерильной, Как марля, Ты приник к столу.
В глубокой нежности старинной К тебе - Я около стою. Мой милый, снова затеваю Я древнюю с тобой игру.
Я твои руки задеваю, Я тебя за руки беру. А он со мной лукавил много, Ты глуп был и витиеват.
Ты виноват передо мною. Передо мной не виноват. О, будь сохранен от болезней, Забудь меня, спеши, пиши.
А я тебе всех благ библейских Желаю в простоте души. Да, я тебе желаю рая. Да обоймет тебя жена,
Да будет она рада, рада Тебе И навсегда верна. Да, я тебе желаю ада. Да обоймет тебя жена,
Жена обманутая, Ада, Она нежна и ненужна. Как вас роднит непониманье. Не в этом дело - В тишине К вам снизойдет напоминанье, Напоминанье обо мне.
Жила в позоре окаянном…
Жила в позоре окаянном, душой черна, лицом бела. Но если кто-то океаном и был — то это я была.
О, мой купальщик боязливый! Ты б сам не выплыл — это я волною нежной и брезгливой на берег отнесла тебя.
Что я наделала с тобою! Как позабыла в той беде, что стал ты рыбой голубою, взлелеянной в моей воде!
Я за тобой приливом белым вернулась. Нет за мной вины. Но ты в своем испуге
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (41) »