«корням».

Таким исследованием и являются книги Барстоу — все вместе и каждая в отдельности: романы «Наблюдатели на берегу» (1966) и «Окончательно и бесповоротно» (1976), составляющие вместе с первым, «Любовь… любовь?», трилогию о судьбе Вика Брауна, которому избавление от тяжелого физического труда, «чистая» служба и сравнительный материальный достаток не дают ожидаемого счастья; «Яростный покой» (1968) — тонкий художественный «срез» жизни, быта и нравов разных социальных слоев промышленного города; публикуемые в этом томе «Завтра поговорим» и «Рассказ о брате» (1980); повесть «Джоби» (1964) об открытии мальчиком «взрослого» мира и конце детства; рассказы, собранные в книгах «Отчаянные», «Лето с Эротом» (1971; новелла «Зачинщики» вошла в этот сборник), «Случайное знакомство» (1976), «Довольный взгляд» (1984). Множество сюжетов, разнообразие лиц и характеров, внушительный отрезок времени — от кануна второй мировой войны («Джоби») до порога 80–х годов («Рассказ о брате») — в совокупности слагаются в некую целостную картину, своеобразную социально — историческую мозаику, составные части которой собраны и спаяны единством стиля и предмета изображения. Стиль — легко узнаваемый стиль Барстоу, опирающийся на характерный язык его прозы, гармоничное слияние раскованной литературной речи с тактично введенными местными диалектными оборотами и словечками, и столь же характерную интонацию повествования: уравновешенную, неторопливую (много внимания к подробностям каждодневного существования, милым, комичным, но и жутковатым, жестоким), сдержанную в эмоциональном плане и в то же время открытую, благожелательную, исполненную уважительного отношения к мелочам, из которых складывается жизнь. О предмете изображения можно сказать словами одного из главных действующих лиц романа «Завтра поговорим», начинающего писателя Уилфа Коттона: «Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю».

В образе Уилфа очевидны автобиографические черты: происхождение, уход от родителей, первые шаги в литературе и твердая установка писать о том, что хорошо знаешь, — о своей «малой родине» и ее людях. Роман, однако, не автобиография, и ставить знак равенства между автором и героем было бы неверно, при том что многие проблемы, волнующие Коттона, в свое время волновали и его создателя. На первом месте среди них — «корни», то есть свое место в мире, ощущение принадлежности и причастности, и — писательство. Они взаимосвязаны: «Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю. А для этого мне сначала нужно отдалиться от нее».

Мотивировка «отдаления» Уилфа от своего класса, таким образом, вполне понятна и оправданна, однако Барстоу не из тех писателей, кого устраивают однозначные художественные решения. Судьба молодого героя вписана им в выразительный и куда более широкий, нежели границы отдельного существования, социально — исторический контекст, и это само по себе уже несколько переставляет акценты. Со всей пристрастностью лица заинтересованного и понимающего смысл происходящего автор не упускает возможности по ходу повествования отметить как бросающиеся в глаза, так и малоприметные, открывающиеся лишь наблюдателю «из своих» признаки перемен в образе жизни британских рабочих послевоенной поры.

Ряд изменений к лучшему в существовании самых непривилегированных слоев населения апологетическая социология поспешила истолковать на свой лад, объявив о превращении послевоенной Великобритании в «государство всеобщего благосостояния» и обойдя тот очевидный факт, что эти изменения произошли никак не от щедрот правящих классов, но явились следствием многих десятилетий упорной, многообразной и целеустремленной борьбы британских рабочих за свои экономические, социальные и политические права. И, как всякий сложный, трудный и крупномасштабный, затронувший всю нацию социальный процесс, новшества сопровождались множеством побочных эффектов, не последнее место в ряду которых занял пересмотр частью молодежи из рабочих семей жизненных и нравственных ориентиров.

Об этом явлении Барстоу пишет откровенно и недвусмысленно, сжато, но чрезвычайно емко раскрывая движущий стимул соучеников и товарищей Уилфа в школьные годы: «Даже и те, кто учился прилежно, отнюдь не считали, что в эти формирующие годы они прокладывают себе путь в мир знаний, культуры, свершений. Лучшее, о чем мечтали, — это стать учителем в местной школе: часов мало, а отпуск большой. Остальных влекла неопределенная надежда получить такое место, где не придется работать физически; главное — подальше от шахты. Шахта забирала менее удачливых друзей».

В такой психологической атмосфере выбор Уилфа Коттона приобретает едва уловимый оттенок не то чтобы даже подыгрывания собственной «удачливости» (талант — всегда удача), а соскальзывания на путь наименьшего сопротивления, и нравственная его позиция в чем‑то оказывается слегка двусмысленной. Мастер пунктирного психологического письма, обладающий искусством чутко улавливать недомолвки, полуосознанные мысли и смутные стремления своих персонажей, Барстоу без «нажима» дает читателю почувствовать душевное неудобство героя в описанной ситуации. Оно окрашивает собой отношения Уилфа с отцом и матерью, с братом Гарри — этот «менее удачлив» и попадает в забой, с молодой самостоятельной женщиной Маргарет, которую личные катастрофы научили проницательности и стоической терпимости, наконец, с квартирной хозяйкой миссис Суолоу по прозвищу Поппи, поставляющей Уилфу кров, стол и любовные радости, — вот где особенно проявляется уязвимость нравственной позиции героя.

Сравнительно «удачливое» начало Уилфа Коттона на новом жизненном поприще оказывается на поверку делом нелегким и далеко не безоблачным, как не однолинеен и характер самого героя, отдающего себе отчет во всех реальных и потенциальных «издержках» выбранного пути. Но именно честность перед самим собой, трезвость самооценки и безусловная преданность своему писательскому призванию, плоды которого в глазах героя единственно способны оправдать эти «издержки», сообщают его облику внутреннее достоинство и привлекательность, больше того, наделяют Уилфа даром понять урок ответственности за тех, кто становится ему близким, когда жизнь преподает юноше такой урок. Поэтому он открыт миру и мир открыт перед ним. Типичная для Барстоу концовка, как бы обрывающая историю на полуслове, на незавершенном жесте и непроясненной, еще длящейся ситуации, в данном случае более чем уместна — для героя романа будущее только начинается, и не потому, что он молод, а потому, что