Эрик-Эмманюэль Шмитт Гость

Театр-студия Аквариум

перевод с французского — Наталья Мавлевич

Действующие лица:

Зигмунд ФРЕЙД.

АННА Фрейд, его дочь.

ОФИЦЕР Гестапо.

НЕЗНАКОМЕЦ.

Кабинет доктора ФРЕЙДА в Вене на Берггассе, 19. Комната в строгом стиле, с панелями темного дерева по стенам, начищенными до блеска бронзовыми статуэтками, тяжелыми двойными шторами. Главенствуют два предмета: письменный стол и диван.

Предельная реалистичность декорации, однако, нарушается в самой верхней части. Над книжными полками раскинулось огромное небо в звездах, которое словно подпирают темные контуры наиболее примечательных зданий Вены. Кабинет ученого распахнут в бесконечность.

Сцена 1

ФРЕЙД, АННА.

ФРЕЙД медленно расставляет по полкам книги, грубо сброшенные кем-то на пол. Он уже в годах, но черные глаза его живо блестят. Старость не вяжется с такой неукротимой энергией, кажется каким-то недоразумением. Всю ночь он будет покашливать, несколько раз, не сдержавшись, скривится — его уже терзают боли в горле, разъедаемом раковой опухолью.

АННА выглядит более утомленной, чем отец. Она сидит на софе с открытой книгой в руках и зевает. Это типичная ученая женщина образца начала века, суровая на вид, с несколько комическими замашками «синего чулка». Внешность ее была бы карикатурной, если бы не детский взгляд и не выражение глубокой, бесконечной любви к отцу, которая читается на лице.

ФРЕЙД. Поди отдохни, АННА.

АННА слабо качает головой.

Я же вижу — ты хочешь спать.

АННА, подавляя зевок, снова отказывается.

С улицы через открытое окно все слышнее становится пение нацистских солдат. ФРЕЙД инстинктивно отшатывается от окна.

(Про себя.) И ведь не скажешь, что плохо поют…

АННА уронила голову на книгу. ФРЕЙД подходит к ней сзади и обнимает.

Моей девочке пора спать.

АННА (просыпаясь, удивленно). Где я была?

ФРЕЙД. Не знаю… Во сне…

АННА (тем же удивленным тоном). Куда мы уходим, когда засыпаем? Когда все проваливается и даже ничего не снится? Куда мы уносимся? (Мечтательно.) Скажи, папа, где мы очутимся, если вдруг проснемся и окажется, что все это: Вена, твой кабинет, книги и эти… вон там… — было только сном?

ФРЕЙД. Ты так и осталась маленькой девочкой. Дети — стихийные философы, они всегда задают вопросы.

АННА. А взрослые?

ФРЕЙД. Взрослые — стихийные болваны, они на них отвечают.

АННА снова зевает.

Ну иди, иди же спать! (Настойчиво.) Теперь-то ты уже взрослая!

АННА. А ты — уже нет.

ФРЕЙД. Как это?

АННА (с улыбкой). Ты уже не взрослый.

ФРЕЙД (улыбаясь в ответ). Ну да, я уже стар, это правда.

АННА (ласково). И болен.

ФРЕЙД (эхом). И болен. (Словно сам себе.) Возраст… это что-то такое неосязаемое… абстрактное, как сами цифры… Пятьдесят, шестьдесят восемьдесят два — что это значит? Голые, ничего не значащие числа — они что-то говорят о других, но к нам самим не имеют никакого отношения. Никто не умеет считать собственные годы.

АННА. Можно забыть о возрасте, но моложе от этого не станешь.

ФРЕЙД. Человек не меняется, Анна, меняется мир вокруг него: люди быстрее ходят и тише говорят, зимы становятся все холоднее, а лета — все жарче, ступеньки — все выше, а буквы в книгах — все мельче, суп теряет аромат, любовь теряет вкус… все сговорилось против тебя, а внутри-то ты такой же, как был. (С наигранной веселостью.) Видишь ли, трагедия старости в том, что она всегда обрушивается на молодых! Иди спать.

АННА зевает.

АННА (раздраженная пением). И откуда их столько — разгуливают тут целыми оравами и дерут глотку.

ФРЕЙД. Это не здешние. Немцы самолетами привозят своих людей, вот они и шляются по улицам. (Упрямо.) Своих нацистов в Вене нет.

Он натужно кашляет. АННА хмурит брови.

АННА. Да, конечно… Но здесь грабят и измываются над людьми почище, чем в Германии. Я сама видела, как штурмовики волокли старого рабочего с женой, чтобы заставить их стирать с тротуаров надписи в защиту Шушнига. Толпа орала: «Пусть жиды поработают! Давно пора!», «Спасибо фюреру — нашел им работенку!» Тут же, в двух шагах, избивали хозяина бакалейной лавки на глазах у жены и детей… А еще подальше лежали тела евреев, которые не стали дожидаться, пока за ними придут, и выбросились из окна… Ты прав, папа, нацистов в Вене нет… для этой мрази надо придумать словечко посильнее.

ФРЕЙД захлебывается кашлем.

Подпиши эту бумажку, папа, чтобы мы могли уехать!

ФРЕЙД. Это подлая бумажка.

АННА. Благодаря твоим связям за границей у нас есть возможность выехать из Вены, причем легально. В нашем распоряжении не больше месяца. Не дожидайся, пока станет слишком поздно!

ФРЕЙД. А как же солидарность, Анна?

АННА. С кем, с нацистами?

ФРЕЙД. Нет, с нашими братьями, которые остаются здесь. С теми, кого грабят, унижают, убивают. Уехать — значит постыдно отречься от них.

АННА. По-твоему, лучше быть мертвым евреем, чем живым? Прошу тебя, папа, подпиши!

ФРЕЙД. Ну хорошо, я подумаю. А теперь иди спать.

АННА мотает головой.

Упряма, как осел!

АННА. Упряма, как сам Фрейд.

ФРЕЙД (глядя в окно, внезапно оставляет ласково-шутливый домашний тон). Ты обращаешься со мной как с приговоренным к смерти.

АННА (живо). Папа!

ФРЕЙД. Конечно, все мы приговорены к смерти, а я так и вовсе отправляюсь с первым эшелоном. (Поворачивается к Анне, подходит к ней.) Не из-за нацистов ты сидишь здесь каждый вечер, и не судьбы Австрии тебя тревожат, ты не отходишь от меня, как будто я вот-вот свалюсь без сознания, вздрагиваешь, стоит мне закашляться, словом, дежуришь около меня. (Целует ее в лоб.) Но… не будь слишком заботливой, дочка. Вы обе, ты и твоя мать, так ласковы со мной… не надо этого, а то… а то я прилеплюсь к жизни так сильно, что будет трудно уходить.

АННА поняла и быстро встает.

АННА. Спокойной ночи, папа. Мне действительно хочется спать.

Подходит к отцу, ФРЕЙД снова целует ее в лоб.

Сцена 2

ОФИЦЕР ГЕСТАПО, ФРЕЙД, АННА.

Резкий стук в дверь. Грохот сапог.

Не ожидая ответа, в кабинет врывается гестаповский ОФИЦЕР.

ОФИЦЕР. Гестапо! (Через плечо, своим людям.) Стойте там!

Сапоги грохочут уже в коридоре.

Глаза ФРЕЙДа полыхают гневом.

ОФИЦЕР по-хозяйски, не спеша прохаживается из конца в конец кабинета.

Я зашел к вам просто так, чисто по-дружески, доктор Фрейд… (Смотрит на полки.) Ага, мы тут, я вижу, книжечки расставляем. (Как ему представляется, с тонкой иронией.) Кажется, я в прошлый раз нарушил порядок у вас на полках, виноват! (Сбрасывает