митингам болтается, народ мутит, — заметил Володя. — Какой он там студент!

— Демагогия! — воскликнул Хорьков. — Личный выпад! А вот вы, лично вы почему не пошли на фронт, а сидите здесь в тылу? Вот ответьте-ка! — И он победоносно сел.

— Вы спрашиваете, почему я не на фронте? Отвечаю. В рядах рабочих дружин дрался на Красной Пресне. В Октябрьские дни во главе двухтысячного отряда иваново-вознесенских красногвардейцев штурмом брал в Москве гостиницу «Метрополь», где засели юнкера. Подавлял восстания эсеров в Москве и в Ярославле. Сейчас занят формированием полков и дивизий Красной Армии. На днях просил Владимира Ильича Ленина назначить меня в действующую армию. Надеюсь, встретимся с вами на фронте.

И молнией прорезало Гришины мысли: «Да, вот и судьба! Встретиться на фронте…»

— Еще есть вопросы? — Председатель собрания поднял руку, останавливая аплодисменты.

Все стало ясно до предела, Григорий больше не колебался.

— Я хочу сказать! — Он стремительно встал.

— Пожалуйста.

Прогромыхав ботинками вдоль оркестровой ямы, взлетев по ступенькам на сцену, он остановился у стола, одергивая китель.

Спокойно и выжидательно смотрели на него члены президиума.

— Володечка! Да что это он?!

Фролов глянул на решительное, побледневшее лицо друга и только отмахнулся от Наташи.

— Товарищи!

Голос Григория дрогнул. Тысячи почти неразличимых во мраке лиц были перед ним. Он ощутил себя как бы на полочке гигантского микроскопа, который просвечивает насквозь и многократно увеличивает все его мысли, желания, побуждения, и он почувствовал, как в душе его исчезло все мелькавшее, второстепенное, чтобы сконцентрироваться на том главном, что достоверно объяснило бы тысячам людей, почему он решил выйти на ярко освещенную сцену и встать под их выжидающие взгляды. И, уже почти не волнуясь, он сказал:

— В эту грозную минуту надо помочь нашей стране. Она первая пошла к народной свободе. Если мы не защитим ее, мы предадим все человечество, все поколения, сколько их ни будет. И еще: надо сделать что-то самое правильное для себя. Самое важное. Нельзя, чтобы жизнь прошла просто так. — Он подумал мгновение и пояснил — Как трава растет. В общем, я прошу записать меня добровольцем в Красную Армию.

Он глянул в улыбающиеся глаза председателя и, не слыша ни грома аплодисментов, ни резкого свиста, ни возгласов, направился назад к лесенке.

— Товарищ, — громко и весело остановил его Фрунзе. — Вы забыли сказать нам, как вас зовут и откуда вы.

— Далматов Григорий. Технологический, первый курс.

— Спасибо, товарищ! — Он крепко пожал ему руку.

— Что ж, записываю Григория Далматова. — Председательствующий быстро занес несколько строк на чистый лист бумаги.

— И меня! — Фролов опрометью ринулся навстречу Григорию. Толкнув невзначай его плечом в грудь, он быстро взобрался на сцену.

— Товарищи! — громко закричал он. — Докладчик верно говорил: помочь надо Красной Армии. Пиши, товарищ председатель: Фролов Владимир Федорович, с Обуховского завода, ученик токаря, восемнадцать лет.

К выходу с шумом, демонстративно начали пробираться некоторые студенты, опять с разных сторон раздался свист, но уже лес рук забелел в зале в ответ на вопрос председательствующего, кто еще хочет записаться добровольцем в Красную Армию…

Медленно шли Григории и Наташа из театра. На город опускалась снежная сиреневая мгла. Белели заиндевевшие деревья и решетки вдоль набережной. На Исаакиевской площади при свете костров красногвардейцы бежали с винтовками наперевес, кололи соломенные чучела. Наташа взяла Григория под руку, крепче прижалась к нему. Молча они пересекли площадь. С большого плаката на гостинице «Астория» прямо на них глядел рабочий в солдатской гимнастерке и спрашивал: «Ты записался добровольцем?»

— Это я-то? — спросил его Гриша. — Записался. Только что записался.

— А как же я? — произнесла Наташа. Они остановились. Гриша повернулся к ней, взял ее лицо в ладони. Доверчиво и укоризненно смотрели на него огромные глаза.

— Если бы я не записался, ты меня презирала бы. И я презирал бы себя. А когда я вернусь, я приду к тебе и скажу: Наташенька, вот я вернулся. И мы поженимся.

Две пары глаз придвинулись одна к другой: сурово и требовательно, почти жестоко смотрели карие, страдальчески-задумчиво вглядывались в них голубые.

— Уезжаешь! А я?

— А ты… А ты… — прошептал он, — дождись меня. Обязательно дождись!

Они медленно пошли к Невскому. На улицах было пустынно, только у продовольственных магазинов стояли длинные темные очереди притопывающих на морозе молчаливых людей. Покрылись узорами замерзшие стекла нетопленых петроградских квартир. Лишь кое-где дымили из жестяных форточек трубы «буржуек».

— Так что же мне делать, Гришенька? — задумчиво спросила Наташа.

— Жди меня здесь. Из города не уезжай. Держись своего госпиталя.

— Из города не уезжай, — повторила Наташа. — Ты же знаешь мою мать. Она мечтает любыми путями перебраться в Англию, к отцу.

— А может быть, он вернется?

— Нет, он из Англии не уедет. А в госпитале все смотрят на меня как на буржуйскую дочь. Разве они знают, о чем я думаю, как тебя люблю, как в рабочем кружке других слушала и сама выступала?.. Ой, милый ты мой, ничего-то я не знаю, что будет! Ничего!..

Они подошли к ее дому, остановились.

— Гришенька, только ты один у меня и есть! Мама стала такая злая, скрытная. К ней всё ходят бывшие офицеры, даже один генерал. Большевиков они ненавидят, шипят. Ну как это можно? Разве такой, как этот Михайлов-Фрунзе, для себя старается? Ведь он для всех живет, а тут как змеи шипят…

Они стояли на мраморных ступеньках подъезда. Странная полутьма — серая, морозная, белесая — окружала их, неуловимо изменяя очертания знакомых домов.

— Не шевелись! — она положила ладонь на его губы. — Я буду слушать, что говорит твое сердце. Какое сильное! Молчи! — Прильнув щекой к его шинели, она замерла.

— Люблю! Люблю! Навек! Навек! — стал ей подсказывать Григорий.

— Уеду! Уеду! Уеду! — печально возразила она и быстро выпрямилась: мимо проходил высокий мужчина в бекеше, в серой каракулевой папахе.

— А, Наташенька! — неожиданно остановился он. — Здравствуйте. Мама дома? — Его глаза с недобрым интересом остановились на Грише. — Эх, молодость, молодость! И мороз ее не берет… — И он скрылся в подъезде.

— Это тот самый генерал, знакомый отца — Авилов. Он-то больше всех и уговаривает маму уехать от большевиков, обещает ей свою помощь… Гришенька! Я пойду, а то он наговорит на меня маме, чего было и не было. До встречи! — Она поцеловала Григория в щеку и