завтра припрется чуть свет. Ему, бедолаге, и невдомек, что у того, кто однажды слишком далеко зашел по этой тропинке, кто на волне юношеского максимализма решил, что ему больше всех нужно знать правду, и не послушался умных людей, — у того остается только два пути. Либо идти до конца, и тогда тебя, скорее всего, просто сожрут с потрохами. Не исключено, что в буквальном смысле. Либо отступить — и рано состариться, согласно народной мудрости. И дышать пылью, до конца дней своих.

Ладно, решено: если объявится с утра пораньше, может, что-нибудь и узнает. А нет — так нет.

Дэйлс снова поморщился — последние лет двадцать ему нелегко было себя обмануть. Он знал, что расскажет этому юноше со взором горящим все. Или почти все. Личные эмоции агента Дэйлса юного агента Молдера не касаются. Другое дело — как рассказать? Простым изложением фактов тут не отделаешься, тогда интерпретация останется на долю Молдера, а он еще слишком зелен для этого.

Хотя и не так прост, как кажется. Его отец работал в Госдепартаменте. И Скур работал в Госдепартаменте. И то, и другое должно быть ему известно. Однако Молдер-младший об этом и словом не обмолвился. Любопытно.

А с другой стороны — рассказывать так рассказывать. Чем этот юнец хуже или лучше другого слишком принципиального юнца, который тоже не слушал умных и влиятельных людей, которые убедительно просили его остаться в сторонке и не лезть в дело Скура? Агент Молдер имеет право знать то, что довелось узнать агенту Дэйлсу. А что он будет с этим знанием делать — это уж его забота.

* * *

— Доброе утро, мистер Дэйлс, я принес вам кофе!

Половина десятого. Должно быть, Фокс Молдер тоже не ложился в эту ночь. Физиономия осунувшаяся, под глазами круги. Привычки завтракать, у него, небось, тоже нет, вот и качает его от сквозняка.

Дэйлс рассматривал заявившегося, как и ожидалось, ни свет ни заря Молдера-младшего со смешанным чувством неприязни и узнавания. Все это было до боли знакомо.

— Излагайте, — без лишних церемоний предложил ему Дэйлс.

В квартиру он его так и не впустил.

Молдер изложил. Да, он прилежно выполнил домашнее задание, просек нехитрую связку Скур — охотники за красными — Билл Молдер. А теперь этот отпрыск Билла Молдера желал знать, почему все-таки Эдвард Скур умер с именем его отца на устах. Такой вот упорный малый.

Дэйлс предпринял последнюю попытку избавиться от настырного юнца и от ответственности за то, в какую сторону у означенного юнца в данный жизненный период норовила съехать крыша.

Молдер пригрозил вернуться с ордером, потому что ему, ведите ли, нужно знать правду. Слово «правда» он произносил с особым трепетом.

Насчет ордера — это он загнул, и они оба это прекрасно понимали. Однако стало ясно, что отделаться от правдолюба не удастся. Дэйлс смирился и открыл дверь.

— В вашем отчете, мистер Дэйлс, — начал Молдер, — вы упоминали, что Скур был коммунистом…

Дэйлс грустно усмехнулся. Устроился поудобнее.

— Тогда, в начале пятидесятых, очень много кто был таким «коммунистом», мистер Молдер. Мы приходили по указанному адресу, производили арест, а дальше — сами понимаете… Эдвард Скур был просто очередным подлежащим аресту «красным». Просто имя в списке. Когда мы с напарником шли к нему домой, мы не имели ни малейшего представления, кто он такой…

Либург, штат Вирджиния 24 июня 1952 года 18.30

Дверь открыла красивая темноволосая женщина с ниткой крупного жемчуга на шее. Я отчетливо запомнил этот жемчуг, наверное, потому что очень не хотелось смотреть ей в глаза. Но прятать взгляд было никак нельзя, так что я видел, как резко расширились ее зрачки, когда она услышала, что агенты ФБР Дэйлс и Майкл хотят видеть ее мужа. Она хотела что-то возразить, но откуда-то из глубины дома раздалось: «Дорогая, у тебя обед стынет, я сам все улажу!», и она покорно отступила, пропуская Скура.

Сотрудник — с этого момента уже бывший сотрудник — Госдепартамента Эдвард Скур был примерно моим ровесником. Он только что пришел с работы и, как всякий приличный человек, собирался обедать в кругу семьи и потому был в белоснежной сорочке, хорошем костюме и при галстуке. От всего этого — уютного дома с ухоженной лужайкой, чисто выметенного крыльца, нитки крупного жемчуга на шее миссис Скур и галстука, который отец семейства не снимал, садясь за стол, — веяло благополучием и житейским счастьем. Счастьем, которое через пару секунд должно было разбиться вдребезги.

Потому что Эдвард Скур не явился на заседания Комитета по расследованию антиамериканской деятельности, когда Маккарти сотоварищи возжелали его выслушать. Всего-то.

Собственно задержание производил мой напарник — Хэйз Майкл. Во-первых, он не чурался подобной работы, а во-вторых, он был значительно шире меня в плечах. Нет, он все делал по инструкции, никогда не превышал полномочий. И все же меня передернуло, когда Майкл спокойно и даже равнодушно втолкнул Скура в прихожую, поставил лицом к стене и грубо обыскал.

— Гляди-ка! — и Майкл сунул мне под нос партбилет на имя Эдварда Скура. — Красный, что и следовало доказать.

— Это не мое! Мне его подбросили! — Скур пытался держать себя в руках, но голос сорвался и дал петуха. Да и как не дать петуха, когда тебя на глазах у семьи уткнули носом в стену собственной прихожей. — Я семейный человек…

— Раньше надо было об этом думать! — добродушно прорычал Майкл и повел задержанного к машине.

А я так и остался торчать столбом на пороге. Потому что в глубине прихожей, неподвижная, как изваяние, стояла миссис Скур и смотрела на меня огромными черными глазами. Две девочки и мальчик с такими же, как у отца, чуточку оттопыренными ушами, испуганно жались матери.

— Я… сожалею… — только и смог выдавить я.

— Убирайтесь! — глухим голосом ответила миссис Скур.

И я ушел.

* * *

А вечером отправился в бар. Был у нас для этого, весьма подходящий бар поблизости от конторы — заведение под названием «Крик совы». Там обмывали повышения, поминали безвременно ушедших и просто пили. В этот вечер я твердо решил не просто выпить, а напиться. Мне говорили, что это помогает, вот и решил попробовать.

Бармен меня хорошо знал, мигом сообразил мне бурбона, и мы поговорили о погоде — лило как из ведра, и по дороге я весь вымок, как собака. Потом алкоголь сделал свое дело, стало немного теплее, и промокшие насквозь туфли меня волновали уже меньше, и мы с барменом поговорили, как дела.

— А где же ваш напарник? — с профессионально-наигранным интересом спросил он.

— Обрабатывает задержанного, —