себя уговорить, а Рани, принеся лекарство, напоила им пожилую женщину и села в кресло, приготовившись слушать.

Няня улыбнулась, глядя на горящие любопытством глаза своей девочки, а потом, помолчала немного, собираясь с мыслями, и начала рассказ.

— Маменька твоя, леди Эстерия, как ты знаешь, из графского рода Тер-Риясов происходила. Ну, как время-то подошло, стали к ее отцу разные лорды приезжать, со всего королевства. Да, один лучше другого — и богатые, и знатные, и красивые… Сколько их было… И все с одной целью — руки леди Эстерии просить. А маменька твоя уперлась — и ни в какую! Не пойду, говорит, замуж! Как уж ее старый граф уговаривал! И так, и эдак подступался, даже стращать пробовал, дескать, наследства лишу, да в обитель отправлю, а леди Эстерия на своем стоит — не пойду, и все тут! Упрямые оба были, страсть… Неизвестно, чем бы дело кончилось, да тут случай помог. Однажды ночью, в замок воинов раненых доставили — сильно их орки потрепали, засаду на переправе устроили. А среди пострадавших один очень тяжелый был. Думали, не выживет… Ой, как девки-то наши убивались! Такой красавчик — и умирает! Маменька твоя ночи напролет с ним сиживала — сама перевязывала, настойками своими выхаживала, сколько молитв Всесвятому вознесла… Ты, вот, касаточка моя, в нее талантом пошла, тоже всякую хворь излечить можешь, — отвлеклась Нарина, с любовью глядя на свою госпожу.

— Нянюшка, а дальше?

— Выходила она воина того. Через месяц уехал он, правда, слабый был, в повозке увозили, ну, да, не захотел дольше оставаться, дела его какие-то ждали. Проводила матушка твоя своего подопечного, да и загрустила — уехал воин тот, а сердце-то ее с собой увез… И такая тут тоска на леди Эстерию напала… Все ночи напролет плакала-убивалась наша голубка. Я тогда в горничных у нее ходила, так все и примечала — и глазки опухшие, и личико бледное, от ночей бессонных… Таяла красавица наша на глазах, и никто помочь не мог.

А потом, слух прошел, что едет к нам герцог Тарсийский свататься. Шуму было! Старый граф так взволновался, все дочку уговаривал не губить его, согласиться на брак. И то — герцог, после Его величества, вторым человеком в королевстве был, никто ему поперек слова вымолвить не мог. Очень дедушка твой опасался… Ну, как осерчает Его светлость! Совсем граф больным от переживаний сделался, лекарь уж твою маменьку предупредил, чтобы не волновала родителя своего, не ровен час, не выдержит… Ну, леди Эстерия погоревала-погоревала, да и согласилась. Понимала ведь, что, стоит отказать, и гнев герцога не только на нее падет, но и на все графство. Вот и сдалась. А когда на помолвке взглянула на жениха, так и обмерла, да чувств и лишилась. Герцогом-то тот воин оказался, которого она выхаживала. Скрывал он тогда, не признался, королевскую волю исполнял, да тайно, а тут… — Нарина вздохнула и задумчиво посмотрела на свою воспитанницу.

Рани с восторгом слушала рассказ, хотя знала его почти наизусть. Ее глаза блестели, бледные щеки раскраснелись, руки в волнении перебирали край траурного платья, теребя потрепанную ткань.

— Нариночка, а дальше? — С мольбой обратилась она к нянюшке.

Но продолжить пожилая женщина не успела. Дверь в комнату отворилась, и на пороге застыла горничная.

— Леди Рания, прибыл гонец из Иридостана, — взволнованно уставившись на свою госпожу, протараторила служанка.

Рани сдавленно охнула и переглянулась с Нариной. Увы. Неизбежное случилось. Две недели назад ей исполнилось восемнадцать, и ни траур по отцу, ни отсутствие средств на дорогу не могли отсрочить неизбежное — визит в столицу на весенний отбор.

В империи действовал единый закон для всех знатных дам — по достижении восемнадцати лет, каждой верноподданной Его величества надлежало явиться ко двору и испытать свою судьбу на ежегодном отборе. Жаль, что день рождения юной герцогини почти совпадал по времени с этим неприятным событием.

Рания вздохнула и погладила по руке расстроенную новостями няню.

— Не переживай, Нарина, я обязательно вернусь. Думаешь, хоть кто-то из этих напыщенных имперцев посмотрит в мою сторону? Как-нибудь потерплю две недельки, а потом, вернусь домой и никогда даже не вспомню об этой поездке, — девушка весело усмехнулась, пытаясь приободрить встревоженную женщину, а та, неотрывно глядя на свою деточку, вымученно улыбалась и кивала в такт ее словам.

— Ох, Рани, ты только вернись. А уж мы такой пир закатим, какого тут давно не видывали!

— Обязательно вернусь, Нариночка, ты, главное, не волнуйся. Я буду очень осторожна. Да, и кому нужна нищенка из покоренной Равении?

— Дай-то Всесвятой, чтобы так оно и было, — покачала головой женщина, незаметно осенив девушку знаком, отгоняющим злую силу.

Рания поцеловала няню в морщинистую щеку и вышла вслед за горничной, а Нарина прикрыла глаза и принялась шептать молитву, прося милости для своей голубки у отвернувшегося от их земли божества. Увы. Забыл своих детей Всесвятой, отдал их на поругание иноплеменникам, почитающим иных богов, не слышал молитв и просьб о помощи…

Неспокойно было на сердце у расстроенной женщины, смутное предчувствие тяжким камнем осело в душе, не давая вздохнуть, заставляя мучиться и со страхом ждать будущего.

А Рани, получив от гонца запечатанный сургучной печатью конверт, решительно вскрыла его и пробежала глазами по скупым строкам. Да. Это было именно приглашение явиться во дворец, не подразумевающее отказа. Девушка тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли и пошла собираться — дорога предстояла неблизкая, да, и времени до отбора оставалось совсем мало. Что ж, она выполнит волю императора, зато потом, сможет забыть об этом унижении раз и навсегда. Мутное, неприятное чувство поднялось в душе, затапливая ее привычной неприязнью к захватчикам, но здравый смысл заставил забыть о ненависти и спокойно отнестись к обременительной обязанности. Вряд ли когда-нибудь еще ей придется побывать в знаменитом дворце Аль-Каддисов. Один единственный раз… И — свобода.

А уже ранним утром следующего дня, карета увозила Ранию Эль-Адас прочь от родного дома, в самое сердце Иринейской империи, легендарный Иридостан.

— Ты только взгляни на эту замухрышку! — Обронила красивая, высокая брюнетка, кривя полные губы в презрительной усмешке. — Как ее только во дворец пустили?

Девушка, к которой обращалась красавица, повернулась и внимательно посмотрела на стоящую у стены тоненькую блондинку. Бледное, ничем не примечательное лицо, худая фигура, вернее, полное отсутствие таковой, убогое платье, давно вышедшее из моды. Незнакомка вызывала