повторил Стрекалов, снова крепко потрясая руку Черемисова на прощанье.

-- А условия изложите сами и пришлите к Алфимову завтра... Я подпишу обеими руками.

Новые знакомцы расстались вполне довольные друг другом.

"Основательный молодой человек. Не нигилист. Обо всем переговорил. Все предусмотрел и признает явочные акты!-- улыбался Стрекалов, поверяя в карете свои впечатления о Черемисове.-- Жена будет довольна, а мальчику прок!"

-- Эка мостовые дьявольские!-- прибавил вслух Стрекалов, взглядывая на мостовую.-- Пора, кажется, столице мостовые иметь европейские!..

-- Ну, маменька, к чистейшему американцу на урок еду... К самому современному человеку! Урок выгодный!-- весело сказал Черемисов, входя в комнату к своей матери.

II

Ровно через две недели Черемисов уезжал в Грязнополье.

-- Вы, матушка, не горюйте! Писать буду аккуратно!-- говорил Черемисов сидевшей с ним в Николаевском вокзале маленькой, худощавой старушке, которая с бесконечной любовью и грустью глядела в глаза сыну.

Старуха принудила себя улыбнуться и принялась перебирать коробок с пирожками.

-- Вот эти, Глебушка, с говядиной, а эти, в сторонке, с капустой -- любимые твои, тут и соль в синенькой бумажке, а здесь...

Она остановилась и робко заметила:

-- А когда тебя назад ждать, Глеб? Ты мне этого не сказал.

-- Назад? -- переспросил Глеб.

Ему стало жаль мать. Он крепко пожал ей руку и сказал:

-- Через год вернусь.

-- Вернешься?

-- Еще бы!-- засмеялся Черемисов.

-- Ведь ты цыган. Кажется, недавно приехал и опять в отлет... Что бы здесь приискал службу... Ну... ну... не буду, мой милый... Ведь я так только!-- добавила старуха, удерживая слезы.

-- Добрая вы моя!..-- шепнул Глеб, целуя ее руки. Пробил звонок. Публика торопливо хлынула к двери.

-- Ну, прощай, мой голубчик!-- глотала слезы старушка.-- Постой... дай перекрещу тебя! Будь здоров... не болей...

-- Мне-то болеть? Что вы? Да вы только взгляните на вашего геркулеса сына!

Черемисов горячо обнял мать, взял в руки чемодан и направился к двери.

-- Смотри, -- шепотом говорила старуха, нагоняя сына, -- опять как-нибудь не попадись... Ты меня извини, дружок, я ведь попросту, брось ты все это и меня пожалей...

Мать снова перекрестила Глеба и нашептывала молитву.

-- Не бойтесь. Вы-то себя берегите. Не деликатничайте с деньгами; получать будете аккуратно, так как мой американец, как кажется, исправнее хронометра... Заболеете, за доктором, не мешкая, а меня известите... Ну, милая моя, будьте здоровы...

Скоро поезд тронулся, и старуха, дав волю слезам, одиноко отправилась в Петербургскую сторону и в тот же вечер с горя начала новую бутылку наливки, заботливо приготовленную Глебом, хорошо знавшим маленькую слабость своей матери к киевской вишневке в восемь гривен.

Черемисов уселся к окну и оглядел своих спутников. Все прилаживались, суетились, особенно дамы. Против Черемисова сидел хмурый господин лет сорока, больной, желтый, совсем седой. Он, как пришел, сел на место и сейчас же уткнулся в газету. "Верно, шатун старый!" -- подумал Черемисов, оглядывая потертое гороховое пальто хмурого барина.

И хмурый барин, оставив газету, пристально оглядел своего соседа, и, видно, сосед ему понравился, потому что на угрюмом лице его явилось подобие какой-то улыбки, и он спросил:

-- До Москвы?

-- Дальше. В Грязнополье...

-- Видно, на вакации пробираетесь?

-- Именно...

-- Отвратительный город!-- оживился хмурый барин.-- Я там три года учительствовал... Скверный!

-- А ваш путь куда? -- полюбопытствовал Черемисов.

-- На Кавказ. Пробираюсь из Архангельска!

-- Далеконько!

-- Вот посмотрю, каково на Кавказе!-- не без злобной горечи шипел хмурый барин.-- До седых волос с места на место таскаюсь и не могу до хорошего города дотаскаться!

-- Быть может, на Кавказе понравится?

-- Вряд!-- махнул рукой хмурый барин.-- Посмотрю, как там, и махну оттуда в Сибирь. Там, говорят, лучше всего, -- прибавил он, смеясь тихим, язвительным смехом.-- Поживите с мое, и вы потаскаетесь,-- продолжал он после некоторого молчания,-- коли жиром не обрастете, как вон тот (хмурый барин взглянул в сторону на толстого, отдувающегося пассажира) салотопенный завод! Времена такие!-- обрезал недовольный господин и снова уткнулся в газету.

Черемисов улыбнулся. "Так и есть, старый шатун, да вдобавок еще болтливый!" -- подумал он и стал глядеть на мелькавшие поля и будки.

Во всю дорогу хмурый сосед Черемисова шипел на все безразлично: на погоду, на газеты, на буфеты, на кондукторов, и, только подъезжая к Москве, он обратился прямо к Черемисову:

-- Вы сегодня же дальше?

-- Сегодня!

-- А я в этой грязной Москве останусь, отдохну. Вы ночь-то спали словно сказочный богатырь, а я на этих проклятых узких диванах заснуть не мог. Черт знает как строят у нас железные дороги! Трясет, бросает вас из стороны в сторону!-- желчно пилил хмурый барин, ставший за ночь похожим на выцветший лимон.

-- Будто так плохо? -- едва улыбнулся Черемисов.

-- Совсем плохо! Вы сомневаетесь? Разве у нас могут что-нибудь хорошее устроить? -- накинулся он на Черемисова.-- Разве могут? Впрочем, -- заметил он, помолчав с минуту, -- я несколько преувеличиваю. Я человек преувеличения. Во всяком случае, рад с вами познакомиться.-- Он протянул сухую желтую руку, которую Черемисов пожал.-- Вы редкий пассажир, не стесняющий соседа болтовней. Зовут меня Любомудров. Фамилия несколько странная? Виноваты предки мои -- поповичи. А ваша?

Черемисов сказал.

-- Из Вольска?

-- Из самого.

-- Так не вашего ли отца я знавал в Вольске? Впрочем, это вам решительно все равно. Да, был я, господин Черемисов, и в Вольске!-- угрюмо говорил Любомудров короткими периодами.-- Пансион там завел, но свиньи помешали! Не улыбайтесь! Буквально свиньи! Вольское юношество купно с родителями больше свиньями занималось, чем уроками. Плюнул и уехал. Свиньи остались. Что, отец ваш по-прежнему запивает?

-- Отец мой умер.

-- А!-- протянул Любомудров.-- Ему нельзя было не пить! Если я не пью -- а я не пью!-- то потому только, что холост и страдаю разлитием желчи, отчего доктора советуют перемену места. Я и передвигаюсь так всю жизнь!-- как-то кисло, болезненно улыбнулся Любомудров.-- Вот и хваленая Москва!-- прибавил он, когда поезд подходил к станции.-- Вон как разнесло ее, матушку, на семи-то холмах! Кажется, на семи, а впрочем черт ее знает! Прощайте, господин Черемисов! Еще, верно, встретимся. Времена нынче таковы, что людей носит из края в край, пока не донесет до могилы или по крайней мере до Ташкента. Смотрите, осторожнее с Стрекаловым, жирная каналья! жирная каналья!-- на ходу добавил хмурый барин, унося с собой свой порыжелый, старый тощий чемоданишко, с которым, по наружности, хозяин его имел большое сходство.

III

Опять дорога. Опять