сока, зубы кривые, крупные, щуплый, нервный, губу наверняка же прикусил или ноготь грызёт; Стефан-Николай напротив — стоит чуть расслабленный, невысокий, светлые обтягивающие штаны, белая, без единого пятнышка, тенниска, руки в старых перчатках, но выше запястий видна кожа — вся в ожогах и шрамах, и на лице тоже шрам — под нижней челюстью, белёсый, похожий на знак вопроса.

Вытащат, подумала она, обязательно. Если вообще до этого дойдёт.

Пару раз она велела Стефану-Николаю подать бутылку с водой и жадно пила, напоминая себе: не помногу, не спеши, трижды три девять, трижды четыре двенадцать, мелкими глотками, и панаму поправь, не хватало ещё грохнуться тут в обморок от теплового удара.

Время летело и время тянулось, после таблицы умножения пошли в ход стишки, которые заставлял их учить господин Штоц, с перепугу Марта вспомнила даже фрагмент из «Половодья», диалог между графом и лысым священником.

Теперь она уже стояла в полный рост: зубы вздымались по обе стороны, словно прибитые к бортам щиты викингского корабля, земля чуть покачивалась под ногами, как будто Марта действительно плыла, стояла на палубе и мчалась навстречу врагу.

Когда она успела управиться с таким-то количеством песка? Куда он отсюда подевался?

Бессмысленные вопросы. Поскольку драконовы кости — как там сказано в учебнике? — «обладают хаотической природой, они суть материальное воплощение непредсказуемой, квантовой структуры нашего континуума», — а если совсем по-простому, то вокруг них мир ведёт себя чёрт знает как. Или, чтоб уж не лукавить: пакостно и очень подло он себя ведёт. Поэтому лучше держаться от них подальше. Лучше вызвать егерей, а те уж разберутся.

Но вызовешь егерей, чёрта с два тебе что-то перепадёт от найденного. Даже если по закону — всё уйдёт мачехе, все жалкие десять процентов от предполагаемой стоимости. Хватит с неё егеря, подумала, зло оскалившись, Марта. А уж денежки — извини, старушка Элиза, ты себе и в салоне настрижёшь. Всё по-честному: кто работает, тот и ест, да?

Теперь она пустила в ход тонкую кисточку — счищала с зубов слежавшийся песок, почти чёрный и отчего-то влажноватый. Вспоминала с усмешкой, как впервые взялась за такое же — по чистой случайности, возвращались с Никой после танцев, повернули с маршала Нахмансона, чтобы срезать дворами — и вдруг, прямо под чьим-то развешанным бельём, в двух шагах от детской площадки — свечение. Слабенькое, но вполне заметное. Ника хотела позвать взрослых, а Марту тогда словно насадило на штырь какой-то — вот как бабочку, пронзили и оставили висеть, — и она сперва пыталась отдышаться, потом упала на колени и начала раскапывать, голыми руками, дура, это после уже догадалась сдёрнуть с верёвки чей-то носок, не брать так. Ей повезло — попался осколок ребра, размером с мизинец, не крупнее. Она его быстро обезвредила, на «шестью семь» уже выдохся. Ника сбегала к ближайшей мусорке, нашла почти чистый пакет, только рваный — ну так это как раз не беда; они завернули обломок и унесли в гараж к отцу, у Марты не было ключа, но она умела и так открывать. Растёрли в порошок, поделили поровну. Ника обещала не трепать языком, хотя на следующий день знал уже весь класс; Ника есть Ника, что ты хочешь.

Через неделю Марту и Нику после физры отозвал перекинуться парой слов Губатый Марк. Он был старше их на три класса и пять лет, все знали, что лучше держаться от Губатого подальше, что батя у него сидел, а брат сгинул где-то на исправительных работах. Губатый приторговывал «звёздной пылью», «порохом», «живой водой» и мутабором. А вот теперь он хотел, чтобы Марта для него выкопала зуб дракона, который Марк нашёл на задворках химкомбината.

Губатый на самом-то деле выглядел нестрашно: лицо самое обычное, только глаза слегка навыкате и губа рассечена. Страшно становилось от того, как он на тебя смотрел, и от его голоса, чуть хрипловатого, будто затупленной пилой проводили по фанере.

Марта могла отказаться — и отказалась бы, начни он угрожать или насмехаться. Но это был разговор такой… очень взрослый и деловой, ты мне — я тебе. С ней никогда так не разговаривали. Губатый давал деньги, небольшие, но сразу же, пусть только Марта выкопает зуб. Нику он предложил взять как свидетельницу, чтобы Марта не боялась.

Марта сказала, что не боится и что Нике лучше бы идти домой, а то родители будут волноваться. Ника попыталась возразить, но Губатый, видимо, что-то понял, он вежливо похлопал её по плечу, извини, мол, за беспокойство, сами справимся.

Так всё и началось. О способностях Марты в классе знали, но дальше это, кажется, не выходило; даже Губатый, если приглашал на очередные раскопки, являлся один. Это был такой случайный приработок, очень нестабильный, рисковый, — но всё лучше, чем выклянчивать у мачехи на новую помаду или на кино. С полгода назад она, правда, устроилась ещё в Инкубатор, присматривать за карапузами, но деньги лишними не бывают.

Она чистила зубы древнему чудовищу, которое сдохло, может, сто, а может, и полтысячи лет назад, и повторяла: деньги лишними не бывают, не бывают. И пусть только кто-нибудь посмеет возразить. Пусть только посмеет отнять то, что принадлежит ей. Они называют Марту за глаза Ведьмой — ха! никакая она, конечно, не ведьма, а жаль, следовало бы кое-кому подсыпать в компот, например, жабьей трухи или выцарапать козье копытце снизу, под стулом. Но и так, без всего, она ещё им покажет. Она вырвется из этого гнилого, гнусного, гадостного городка — и всем им покажет!

Из-под панамы выбились пряди, пот облепил тело клейкой плёнкой, футболка потемнела. Марта потянулась за платком, чтобы хоть лоб вытереть, и вдруг почувствовала, как стынет кожа на спине, как мертвеет поясница. Драконьи зубы вздымались по обе стороны от неё — блестящие чёрные клинья, не отбрасывавшие тени. Ограда. Охрана.

Она провела рукой по лицу, почувствовала, как мнётся кожа — словно тёплое тесто. Вылепи себя, подумала Марта, ты ведь именно этим занимаешься последние пару лет, selfmade-girl, давай, даже сочинять ничего не нужно, просто позволь проявиться тому, что в тебе запрятано, пусть они все наконец увидят, пусть оценят наконец. Я хочу, чтобы нос был прямее и короче, нижняя челюсть не такая громоздкая, это разве нижняя челюсть — недоразумение одно, я хочу губы не узкой ниточкой, а нормальные человеческие губы, и уши не врастопырку, чтобы иногда можно было бриться под ноль, или уж если врастопырку — пусть с какой-нибудь сверхспособностью, типа там незаметно подслушивать важные разговоры, и ещё я хочу…

Она зашарила свободной рукой в кармане, выдернула зеркальце, выставила перед собой: ну-ка, так удобней, — и увидела себя такой, какой всегда