Примерно через час за очередной порцией спиртного отправляюсь уже я. Осторожно выглядываю из подъезда: нет ли поблизости офицера? И вижу женщину с выпученными глазами, хватающую ртом воздух, словно ей не хватает кислорода.
– Вам плохо? – спрашиваю участливо (джентльмен – он и в кирзовых сапогах джентльмен). – Может, я смогу чем-то помочь?
– Спасибо, мне ничего не нужно, – отвечает дама. И машет рукой куда-то вдаль:
– Но там… там…
- Что там?
- Солдат из окна выпал! На моих глазах.
Внутри меня все холодеет. Молю бога, чтобы подозрение оказалось ошибочной.
– А с какого этажа?
– С той стороны, с пятого. Парня только что увезла «скорая». Его увидели из Дома офицеров – как ни в чем ни бывало сидел на окне и размахивал ногами. Позвонили дежурному, в штаб. Увы, те не успели. Несчастный сорвался.
Чувствую, мне уже - не до спиртного. Ракетой взлетаю вверх, сообщаю собутыльникам о произошедшем, и мы, взяв ключ, мчимся еще выше. Дверь открываю я. Так и есть: окно распахнуто, Вохи – нет.
Мы, военнослужащие, не находим ничего лучше, как рвануть назад к траншее. Чтобы туту же с остервенением продолжить ее углублять. За этим занятием нас и застает дежурный офицер, получивший приказ срочно препроводить всю троицу в гарнизонный штаб.
Рядовых в святая святых практически никогда не зовут, поэтому нам ясно, с чем приглашение связано. На мигах договариваемся все отрицать: ничего не видели, ничего не знаем, впервые слышим.
В штабе нас сразу разделяют. Меня ведут к начальнику.
Когда с сопровождающим заходим в приемную, из кабинета появляется …хозяйка комнаты, из которой выпал Владимир. Как она сюда так быстро попала?!!
Проходя мимо меня, девушка утвердительно кивает головой: мол, я во все призналась. Чем значительно упрощает мою задачу.
Отнекиваться в такой ситуации – просто смешно. Короче, я сразу во всем признаюсь (за исключением количества выпитого). И по ходу разговора узнаю, как удалось с такой скоростью вычислить участников пьянки. Оказывается, «парашютист» оставил на столе расписку, написанную мной.
На прощанье, отправляя меня в сопровождении конвоя на гауптвахту, начальник штаба сказал:
– Сиди и молись, чтобы он остался жив! В противном случае загремишь лет на десять.
Ставшая уже родной «одиночка». Брякают окованные металлом двери, гремят ключи. Я остаюсь наедине со своими мыслями.
Пожалуй, это были худшие дни в моей жизни. Пока караульные, прибывшие на смену, не сказали, что собутыльник-планерист не только жив, но и уже …вышел из госпиталя: грохнувшись с пятого этажа, Владимир не получил ни одной трещины. Вот что значит напиться в стельку!
Как «герой» рассказал мне впоследствии, ситуация развивалась следующим образом. Он где-то через полчаса проснулся. Ломанулся к двери – та закрыта.
Вернулся. Заскучал. И вознамерился выбраться на волю через окно. Однако вовремя заметил, что высоковато. Тогда решил просто посидеть на подоконнике (не понимая, что его сразу же «засечет» любой проходящий командир). Свесил ноги. Залюбовался природой. И не почувствовал, как соскользнул вниз.
Коленце 7. Две стороны голубого экрана
(1970 год; в/ч 56653, п. Косулино-1, Белоярский р-н, Свердловская обл., РСФСР)
7 ноября. Всех, свободных от несения службы, собирают в Ленинской комнате – смотреть парад на Красной площади, посвященный годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Что касается последней, то я против нее ничего не имею. Но торжественное шествие, право, видел великое множество раз. Что даст очередной?
И на свой страх и риск остаюсь в расположении. Сержанту, который хотел меня приобщить к коллективному «мероприятию», так и все и объяснил. А еще добавил, что хочу написать письмо родным, что в армии весьма поощряется.
Безусловно, если бы я был солдатом более молодого призыва, подобный «финт» вряд ли бы удался. Однако без пяти минут старик – корова почти священная.
И, надо же, где-то спустя полчаса в казарме появляется дежуривший по гарнизону полковник. Да и не просто полковник, а заместитель командира по политчасти.
Первый же его вопрос:
– Почему рядовой находится в расположении, а не в Ленинской комнате?
Сержант и дневальный мнутся. Прихожу им на помощь (что ребят подставлять?):
– Товарищ полковник, пишу родным!
-– Что, другого времени не будет? Марш в Ленинскую комнату!
– Но я ведь парад видел множество раз. Что толку, если еще раз посмотрю?!
– Главное не в том, сколько раз ты его видел, а в том, что оторвался от коллектива.
– Но ведь неинтересно, товарищ полковник! И пользы – никакой. Уставлюсь в экран, как баран на новые ворота.
«Разговорчики в строю» тому начинают надоедать. Он командует:
– Встать! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш в Ленинскую комнату!
И – в спину:
– А если такой грамотный, можешь на экран не смотреть!
За те полтора десятка метров до Ленинской комнаты у меня в голове зреет «фортель», хотя прекрасно понимаю, что завтра очень даже не поздоровится. Народ, кстати, меня тоже хорошо знает: если попала вожжа под хвост (а как иначе назвать пререкания не с кем-нибудь – с полковником?), дам представление. Все ждут с нетерпением дальнейшего развития событий – парад им тоже уже по фигу.
Захожу в Ленинскую комнату, прохожу мимо незанятых стульев и прямиком – к телевизору. Публика в недоумении.
Беру столик, на котором стоит аппарат, и отодвигаю его от стены немного к центру «помещения». Потом беру стул, заношу его …за телевизор и удобно усаживаюсь.
Теперь представьте себе картину. Все бойцы смотрят в экран, а я – из-за телевизора – на них. Комната грохает смехом.
Тут же влетают полковник, сержант и дневальный.
– Что такое?! – орет замполит.
Все мгновенно замолкают.
Полковник грозно обводит глазами комнату, чтобы выявить очаг дикого хохота. И натыкается взглядом на меня. Глаза его едва не вылезают на лоб:
– Рядовой, что вы себе позволяете?!
– Ничего, – невинным голосом отвечаю я. – Вы ведь разрешили мне не смотреть на экран, вот я и сел тут. Какая разница, с какой стороны «не смотреть»?
Думаю, излишне говорить, что письмо домой я дописывал уже из
