у меня чувство тревоги и глубокой тоски.

На сей раз я подошел к процессу сочинительства более обстоятельно: прочел Шекспира, Ибсена, Мольера, Бернарда Шоу, Островского, Чехова, американцев, а также проштудировал замечательный трактат Lajos Egri “The Art of Creative Writing”.

Я выбрал трех персонажей, поселил их в петербургскую коммунальную квартиру, послал к ним гостя из-за границы, и история зажила.

К маю 2005 года пьеса была готова, я назвал ее многозначительно «Четверо в Петербурге» и послал Диме.

К тому времени он уже стал популярным в народе кинорежиссером, а об артистическом мире и говорить не приходится: Дмитрия Авторхана знали (и знают) абсолютно все российские актеры театра и кино.

Это обстоятельство чрезвычайно важно для дальнейшего повествования, когда я сам угодил в театр. Но обо всем по порядку.

Дима читать не спешил.

Я продолжал названивать, напоминать о себе, но у знаменитого режиссера был excuse: он непрерывно мотался по свету, работал сутками, к тому же, вероятно, подозревал, что нового «Макбета» я не создал.

Наконец Дима прочел. Похвалил диалоги и приступил к критике по существу. Его замечания, на поверхности расплывчатые (конфликт, герой, развитие), но по сути верные, били наповал. Я пытался возражать. Но вскоре первая реакции неприятия ушла и пришло отрезвление: пьеса не шедевр, как и что менять – неясно. Настроение было паршивое. Отпихивая от себя реальность, я сказал: «Найди мне театр. А там посмотрим».

К моему удивлению, Дима не стал спорить и тут же предложил Свердловский академический театр драмы, где главным режиссером был его старый приятель Володя Рубанов.

Позже, анализируя случившееся, я понял: Дима решил поберечь нервы. «Творческий приступ», как приступ язвы, в конце концов утихнет, наступит период ремиссии, клиент потихоньку сползет с кровати и поплетется на службу. Забыл упомянуть: в Америке я благополучно катился по инженерной колее (проектировал мосты).

По телефону бас Рубанова звучал благостно: «Сашенька, дорогой, я слышал, ты пиеску написал. Присылай пиеску». Обозначение моей драмы «пиеской» мне категорически не понравилось. Но делать было нечего, я проглотил обиду, прикрылся псевдонимом «Александр Углов» и нажал клавишу на компьютере.

Итак, моя пьеса попала в настоящий театр.

Через пару недель я позвонил Рубанову и спросил: «Прочел?»

Рубанов сказал: «Прочел». Я подождал немного и переспросил. «Так ты прочел?» Рубанов повторил еще раз: «Прочел». Наступило молчание. У меня заныло сердце. Стало очевидно: пьеска – хлам и Рубанов не хочет меня добивать.

Директор театра тоже прочел и тоже был не в восторге.

Наивные мечты, что театру мое дитя понравится, они его примут и воплотят, улетучились. Я позвонил Диме и спросил: «Что делать?» Он сказал: «Пиши другую пьесу». И повесил трубку.

Я опять оказался у подножия горы, так и не побывав на вершине.

Я подумал и сказал себе: «Никогда!» Никогда я не буду писать новую пьесу, пока не поставлю эту. Пьеса может считаться состоявшейся, когда ее увидит зритель. Я потратил на нее год жизни. Потом я вспомнил позорный провал всех прошлых попыток. Короче, я зациклился. Я перезвонил Диме и сказал: «Я учту все замечания, переделаю пьесу и поставлю ее сам».

До сих пор я не понимаю, зачем я это сказал. И на что рассчитывал. После короткой паузы, к моему изумлению (и ужасу), Дима ответил: «Хорошо». Он позвонил директору театра и сказал магическую фразу: «Я гарантирую успех». Директор сдался.

Так в мою жизнь вошел размашистый уральский город Екатеринбург, что на реке Исеть, в прошлом Свердловск, известный на Западе лишь тем, что в нем большевики расстреляли трехсотлетнее царствие Романовых.

Условия договора между моим братом и директором были простые: театр обязался дать мне любых актеров, художника, композитора, декорации и оплатить гостиницу. За пьесу и за мою режиссерскую работу директор платить отказался. Директор любил и уважал Диму (он его звал «Димочка»), но риск провала был слишком велик.

Оглядываясь назад, я не могу не удивляться авантюризму моего брата. То ли он считал, что пьеса так себе, но не безнадежна, и если ее умело поставить... но кто поставит? Я поставлю? Он сам когда-то сказал: из режиссерских потоков в театральных институтах, после пяти лет учебы, реально режиссерами становятся единицы.

Загадка – почему Дима подставился – до сих пор без ответа. Моя теория такова: человеку свойственно недооценивать таланты, которые у него в избытке, и переоценивать те, что в дефиците. «Дар писать» не в Диминой коллекции, посему он относится к драматургам с большим пиететом, нежели они того заслуживают.

Впрочем, решение швырнуть меня в театр, как швыряют в бассейн не умеющего плавать ребенка, было, конечно, авантюрой, но не безумием. У моего брата имелся план. План был прост: я что-то сооружу (?!), а маэстро подъедет за неделю до премьеры и доведет действо до ума.

«Готовься к постановке», – сказал Дима. На дворе было 3 июня 2005 года.

Глава 2. “Full Front Position Is Strong”

И только тут до меня дошел весь ужас того, что я натворил. Я обещал поехать в Россию, явиться в незнакомый театр и, ничего не понимая в режиссуре, поставить новую, нигде не поставленную пьесу, которая не нравится никому, включая меня самого.

Были и другие проблемы. Я работал в нью-йоркской компании как project manager и совершенно не представлял, как за три недели отпуска смогу поставить спектакль в Екатеринбурге. «Лучше об этом не думать и отдаться на волю провидения», – решил я и приступил к подготовке.

Первым делом я взял в руки свое болезное творение и прочел его заново. Краткие замечания Димы, многозначительное молчание Рубанова, а главное, время сделали свое дело: я понял, что и как надо изменить. Потом, во время репетиций, я редактировал и кроил материал еще раз пять-шесть, но главное было сделано. Впервые в жизни у меня в руках была моя пьеса, которая мне нравилась. И нравится до сих пор.

Затем я купил гору книг по театральной режиссуре и прочел их от корки до корки. И узнал массу интересного. Например, что для актера “full front position is strong, and the profile position is less strong", что левая часть сцены “is stronger”, чем правая часть сцены. Почерпнул массу сведений по композиции, движению, ритму, продираясь сквозь леса ненужных глубокомысленностей (“The actor sitting when the remainder of the group is standing will receive emphasis by sharp contrast”), но, увы, магическую формулу успеха не обнаружил.

Впрочем, и