Павел Муратов Лепорелло

Мы не истратили даром тот день, о, мой Лепорелло! Мы вышли из дома в сверкающее утро, и заботливая хозяйка, синьора Питтони, перевесилась за окно и поглядела нам вслед. Не казалось ли нам с тобой, что веселей и бурней бежит в своих берегах мутный Арно, нежней пахнет голубой жасмин, купленный у Понте Каррайя, и отчетливее щелкает на малолюдных набережных бич флорентийского веттурино? Мы отклонили, однако, его услуги и совершили весь путь пешком.

Мы вкусили с тобой влажность и тень Кашине. Ты выказал здесь себя обычным ленивцем: ворча про себя, ты плелся сзади, дыша часто и тяжело, растеряв за длинную дорогу природную свою резвость. Ты первый завидел автомобиль донны Клары и стал на месте, и, поглядев в твои блестящие глаза, я увидел в них больше лукавых надежд, чем даже сколько их таилось во мне. Но уже, шурша, остановились подле нас колеса, дрогнул кузов, лакированная дверца блеснула, откинувшись, в солнце. Ты с неприличной поспешностью устремился занять свое место на кожаных, нагретых солнечными лучами подушках. Донна Клара, отстранив вуаль, кивала и улыбалась нам. Нам обоим протянула она щедрым движением обе руки, и, пока я, садясь рядом с ней, целовал сквозь перчатку одну, ты ловил другую своим подвижным, смешным, черным носом.

Донна Клара смеялась твоему имени и заставляла меня рассказывать твою историю. Что иное мог я сообщить ей, кроме того немногого, что знал сам? Ты был черным пуделем, которого я застал в маленькой квартирке на Виа-дель-Пургаторио; ее мне уступила синьора Питтони, перебравшись в нижний этаж. Одна из бесчисленных англичанок Флоренции, неведомая мисс Грэм оставила ей тебя в свою очередь. Что заставило ее дать тебе это имя, где подобрала она тебя, под каким небом родился ты и чьи видел лица? Все это оставалось и останется тайной от нас навсегда, о, мой Лепорелло!

Донна Клара смеялась, и я любовался ею. Мы летели по белым дорогам в сторону заранее условленного Поджио а Кайяно; клубилась тонкая пыль, оставляя на губах вкус сельской Италии; серебрились в весеннем полдне равнины, темнели пятна садов, и дальние горы вырезывались в голубом небе, как голубой мираж. Я продолжал. Я описывал твои слабости и предпочтения. Если прозвище твое казалось громким, не оправдывал ли ты его отчасти своим характером? Ты был хорошим слугой и преданным псом, незлобивость твоя была велика, и глубина твоего оптимизма неизмерима. Ты был простодушен и хитер, труслив и дерзок, подвижен и ленив, как твой отдаленный герой. Как он, ты был склонен к простительным воровствам и невинным плутням, как он, любя жар кухонь и запах харчевен, непристойность ночных ухаживаний и задор уличных драк. Ты был даже так верен своему имени, что, приводя в священный ужас синьору Питтони, считавшую тебя оборотнем, издалека чуял винный запах и охотно лакал вино.

Слушая эти россказни, донна Клара смеялась, и я вновь любовался ею, когда наш автомобиль остановился перед высоким порталом Медицейской виллы. Глубок был полдень, на солнечных часах фасада прочерчивала резкая тень точный меридиан. Умолк шум нашего въезда, и веяние жаркой дремоты охватило всех, заставляя нас нехотя сойти на песок и нашего шофера откинуться сонно наг д и сдвинуть с мокрого лба фуражку. Даже и ты был недолго настороже новых приключений и неожиданных встреч, Лепорелло! Ты описал два стремительных круга на опустевшем, поросшем травою дворе, ты спугнул породистых кур сторожа и коротким лаем встретил самого не спешившего нам навстречу старика. Но и твое оживление длилось недолго в этот торжественный час, сражающий бога и смертного. Ты улегся в тени искусных лестниц и высунул свой длинный красный язык. Сделав над собой усилие, донна Клара уже поднималась по ступеням. Внезапно она откинула прочь вуаль и оперлась на мою руку.

Без тебя, молча, близкие друг к другу, рассеянные к повествованиям словоохотливого сторожа, сосредоточенные в своих неназываемых словами ощущениях, мы осмотрели комнаты герцогов и картины их живописцев. Сквозь легкую ткань моя рука чувствовала тонкость и влажность кожи; в полутьме старого зала изменили свой цвет глаза донны Клары, взглянувшей на меня со странным выражением. Она слегка вздрогнула в холоде населенных тенями любви и смерти покоев, и я содрогнулся в ответ ей, в ответ еще разлитым в воздухе зал старинным страстностям. Одно из зеркал тускло отразило нас: мы были вечной парой союзников и врагов, мы видели ясно наш перекрестный вызов и понимали бесповоротно взаимный наш плен.

Высвободив руку, донна Клара направилась к двери, я вышел за ней на крыльцо. Был обжигающий знойный ток вновь встретившего нас на пороге майского полдня. Горячие веяния нам опалили тело сквозь ткань казавшихся несуществующими одежд. Вскипала кровь, сильно билось сердце, туманилось воображение, и в сухости своих губ угадывал я жадную сухость других губ. Я слишком близко перед собой видел бледность лица и матовость шеи. Донна Клара резким движением отодвинулась от меня. Не стесняясь сторожа, не понимавшего, впрочем, наш язык, она быстро заговорила: «Зачем вы преследуете меня! Вы сторожите мою слабость и подстерегаете терпеливо одну из тех минут, которые бывают у нас, женщин. О! я умна, я вижу все, знаю жизнь. Кто вы? Что вам нужно? Вы не любите меня, и вы не любите никого, обойдемся без этих смешных уверений. Боже! Какая настойчивость, какое усердие, и это в наше занятое время! Да, вы поняли, что женщинами владеет тот, кто служит им и делает из них дело своей жизни! Но что за странная мысль в наши дни! Вы тень, вы фигура театра, вы персонаж иного века. Как мне назвать вас? Вот взбегает по ступеням вам на помощь ваш Лепорелло, мой милый, мой взволнованный, с глазами полными слез, Дон Жуан!»

Забудь наш обратный путь, четвероногий слуга, как я поспешил его сам забыть. Не пролай и не проворчи ничего о том, что ты видел и слышал, хорошо ли ты понял меня, Лепорелло? Пусть не узнает никто, где остановился наш автомобиль и как провели мы эти часы, когда опускает Флоренция свои жалюзи, влажно пахнут цветы в тени ее замкнутых стен и самая легкая ткань становится несносным бременем для плеч и ног ее женщин. Будь молчалив, скромен, нем; синьора Питтони, заботам которой я снова вверил тебя, накормит тебя хорошим обедом, пока я отправлюсь добывать себе пищу.

По удлинившимся теням карнизов я заметил, что быстро садилось солнце. День миновал, и мы не истратили даром тот день, о, Лепорелло! Я усмехнулся менее добро, вспомнив, что нас ожидают вечер и ночь. Вечер почти уже наступил у Дожей, где я занял обычное место. Я был оживлен и ел с аппетитом наших больших дней. Кьянти искрилось в моем стакане, и