действительно везде. И там, где до того горели, и там, где до того были выключены. На столбах, в коридорах, в пустых и в занятых номерах, в пустой бане (я видел, как осветилось ее окошечко). Я щелкнул выключателем, но свет в номере не погас, даже настольная лампа с проводом, выдернутым из розетки, радостно светилась.

— Анар! — крикнул я. — Ты сколько платишь за такую иллюминацию?

Хозяин «Дарьиного сада» поднялся на нижнюю веранду:

— Не знаю. Счетчики не крутятся.

— Может, они сломались?

— Сразу все?

Анар чего-то не понимал.

— Вы посмотрите, свету сколько, — обвел он рукой окружающее: три коттеджа, баню, телеграфные столбы, сидящую на скамье бронзовую Катерину Калинину. На нее свет, кстати, падал сверху — от не подключенного к линии фонаря, и Катерина почти не отбрасывала тени. Вблизи и вдали сквозь влажную влагу нежного тумана сияли, слезились, лучились искусственные солнца. Самые потрясающие, кстати, на веранде — там горкой лежали принесенные монтером лампочки. Целая пирамида светляков. Они сияли в полную мощь, хотя не были даже распакованы. А за поворотом реки во влажную темную мглу били лучи света, узкие, как зенитные прожектора.

— Это ГЭС заработала?

— Она работает с прошлого века.

— Ну мало ли. Может, вода поднялась в Чемале?

Да нет. Какая вода? Просто темную тучу несло совсем уже низко над рекой, лохматило, рвало на клочья. Кипела, пузырилась вода во тьме. Мы почти не видели сосен и лиственниц, они исчезли, как во влажном дыму, серебряно крутились воронки, и вдали, над ГЭС, бесшумно метались лучи прожекторов.

— Я потому и живу здесь, — сказал внизу Анар, — что не могу привыкнуть.

А еще вышла на нижнюю террасу Карина. Она сияла, как елка в Рождество, а всего-то был на ней голубенький халатик на узком пояске. Но она вся светилась. Она вышла на террасу в собственном облаке света, как отдельное мировое светило, и остановилась у перил, с любопытством рассматривая реку. Катерина Калинина на бронзовой скамье тоже светилась. Я знал, что Карина написала о Калининой целую книгу, но не читал, хотя, может, и интересная книга. Кипела бешеная река. Халатик ничего не скрывал. Карина выглядела почти голой, да и на Катерине бронзовое платье ничего не скрывало. Зачем таким красивым женщинам мужья, они любую тварь приручат.

— Анар! — крикнул Алекс.

— Чего тебе? — отозвался Анар.

Они явно работали на Карину, хотели привлечь внимание.

Но генеральская дочка смотрела на темную, рыхлую, на глазах разваливающуюся тучу, сотканную из влажной и грязной шерсти. Эта туча все так же бесшумно и бесконечно спускалась и спускалась низко над рекой вниз к водохранилищу Чемальской ГЭС. Округлое нежное лицо Карины омывал лунный свет. Конечно, никакой Луны в небе не было, но другие сравнения в голову не приходили. И была она будто в электрическом коконе. Прикоснись — убьет.

Сбежавший мертвец

В первый раз доктор Валькович умер в Церне.

В пультовой. Под экранами, целыми блоками включенными в сеть.

В пультовой стоял круглый стол, перед ним несколько крутящихся кресел. Доктор Валькович, как и его приятель немец Курт Хеллер, проводили перед экранами много времени, но Джон Парцер не любил засиживаться, когда вдруг все собирались вместе, прогуливался от стены к стене, негромко спорил с корейцем Кимом. В день перед отъездом именно Парцер заметил выхваченного камерой слежения человека в рыжей робе. Неизвестный влез в рабочий отсек из аварийного колодца, прихватил чей-то плеер и исчез. — «Вызовите охрану, — немедленно попросил доктор Ким. — Ыйса пулло чусэйо». — «Никаких пулло, — цинично ответил корейцу американец. — Мы следим не за ворами, а за аппаратурой».

Ким спорить не стал. И вносить происшествие в «Рабочий журнал» не сочли нужным. «У нас и так приборы обнулило ночью, — пожаловался Парцер доктору Вальковичу. — Вот Ким и нервничает. Иероглифы рисует. А техники уверяют, что все в порядке».

Доктор Валькович кивнул. Информация с датчиков, в несколько слоев покрывающих детектор ускорителя, последнее время поступала на экраны почти непрерывно. И споры шли почти непрерывно. Когда доктор Валькович полез в настенный шкафчик, Ким пробормотал: «Чонбу ильсан сочжипум-имнида». — «Да я только заберу свою баночку». Валькович выловил из шкафчика стеклянную баночку из-под алтайского меда. «Смешно». Кто-то обклеил ее свинцовой фольгой, выдавил на фольге звезду с узкими извивающимися лучами. «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».

И они улетели.

Ким улетел, американец улетел.

И немец покинул Церн. И англичанин.

«То маннапсида!» — «В следующем году увидимся снова».

Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.

Но когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за сверхурочной работы техников, монтировавших магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович машинально сунул пустую баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал», решив свериться с последними записями Парцера и Кима. Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на иероглифы, которыми кореец иногда украшал журнал.

Но ничего такого в «Рабочем журнале» доктор Валькович не увидел.

Он даже перегнул журнал. Точно! Один лист был грубо выдран, торчали неровные обрывки. Доктора Вальковича охватила странная сумеречность. Он задохнулся. Может, на секунду или на тысячную ее долю. Он так и не понял, что с ним произошло. Просто сердце частило, шли перебои. Он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что мир кончается. Он не знал, как выразить такую простую мысль, но знал, что мир кончается.

Всё кончается. Абсолютно всё.

И деньги, и мед, и время эксперимента.

В самолете на Москву он пытался понять, что же все-таки с ним произошло, но никаких разумных объяснений не нашел. Зато подошла стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой еще фонарь? Нет у него никакого фонаря. Но минут через пять стюардесса подошла снова: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»

В Париже доктор Валькович провел день.

Не было у него в Париже никаких специальных дел. Так… Посидеть в Национальной библиотеке, посетить Сакре-Кёр… Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на