захлестнув пенистым гребнем мозг. Сбилось дыхание, набатным колоколом бухнуло сердце в груди, — Знаешь, я привыкла, что на меня обращают внимание, в то время как мне самой нужны очень немногие, из желающих познакомится со мной. А тут. Это было, как удар.
— По самолюбию? — выдохнула я, пытаясь справиться с собой.
— Я не об этом, — покачала она головой, пристально глядя мне в глаза, с легкой улыбкой наблюдая за реакцией, затем вопросительно приподняла бровь, я с каменным выражением лица отрицательно покачала головой. — Ты прошла мимо моего столика, посмотрела на меня и не увидела. Я поняла, что не увидела. Было ощущение, что у тебя зрачки внутрь повернуты. Ты была настолько погружена в себя… Я стала наблюдать за тобой… Ты здоровалась с соседями по столику, на лице вежливое внимание, а глаза все так же повернуты вовнутрь и в лице какая-то отстраненность от происходящего. Мне вдруг стало очень важно узнать, что ты видишь, там у себя внутри. А потом ты внезапно улыбнулась… И все стало необратимо. У тебя улыбка, как у Чеширского кота, медленно проступает на лице, и всегда грустная. Весело ты улыбаешься, когда злишься…
— То есть ты вот так сразу поняла, что любишь меня? — Вот так сразу. Я вообще девушка резкая. — У тебя уже был тогда опыт? Ну, с женщинами? — Был. Я бурно провела свою юность, всего хотелось попробовать. — И как выглядел твой опыт? — Это была однокурсница. Тихая скромная девочка из провинции. Ходила за мной тенью. Я долго не догадывалась, какие виды она на меня имеет. А девочка оказалась лесбиянкой, да с мазохистскими причудами. А я стерва была, и однажды трахнула ее прямо на парте в аудитории, в перерыве между лекциями. Не знаю, зачем я это сделала. Меня бесила, ее бессловесность, безропотность. Она едва успела соскочить со стола, как вошел преподаватель. Уверена, он слышал ее стоны. Ну и покатилось с того раза. Мы имели друг друга в самых людных местах. Риск быть увиденными вливал адреналин в кровь ведрами. Это было, наверное, самым привлекательным. Она ввела меня в круг подобных ей. Тогда ведь вся эта жизнь в глубоком подполье была. — А как же муж? — Это совершенно не мешало мне мальчиков любить, и флиртовать с ними отчаянно. Сейчас даже не знаю — была ли я по-настоящему влюблена, но захомутать первого красавца института для меня было делом чести. Очень быстро, но очень поздно я поняла, что за этой красивой вывеской ничего нет. Личности нет. К тому же, как выяснилось, он оказался в свою очередь разочарован в предмете своего завоевания ничуть не меньше моего. В общем, быстро разбежались к обоюдному удовольствию. — А потом? Что было после нашей встречи? Ты выходила замуж? — Нет. Мне одного раза хватило, чтобы понять, что это не для меня. — У тебя были мужчины или женщины? — Слушай, зачем тебе все это? — не выдержала она, — Кто бы ни был, я любила тебя одну. Погоди, я сейчас покажу. Она выскользнула из-под меня, встала, подошла к компьютерному столу. Приподняв пластик, покрывавший столешницу, она просунула пальцы в щель и вытянула клочок бумаги. Я любовалась ее телом. Ей было уже сорок. Никакой дряблости, сильное, упругое, тренированное тело. Она двигалась раскованно, совершенно не стесняясь наготы. Я так не могла. Подойдя ко мне, она протянула мне этот листок, с каким-то смущением в лице. Я не сразу поняла, что это было, чье лицо. Несколько секунд узнавания. Это был мой портрет. Я вспомнила, как она просила меня сфотографироваться и я отказалась. Категорически не люблю фотографироваться. Я вдруг вспомнила ее фразу, в ту последнюю ночь, когда мы запровожались, и она предложила мне остаться у нее в номере ночевать. Она с тоской неверия в успех просила меня приехать на остаток каникул к себе в гости, и сказала: “ Это несправедливо, вся жизнь и всего двадцать дней счастья”. Господи, какая дура я была, все-таки. Я ни-че-го не поняла. — Ты рисовала? — Я… в самолете… когда улетала от тебя… Мне было очень плохо, — словно оправдываясь, ответила она. Она все еще стояла возле дивана, разглядывая меня с высоты своего роста, потом медленно потянула с меня одеяло. Я неосторожно поймала ее взгляд. Та волна, что недавно прокатилась по телу, показалась мне легкой рябью, на поверхности пруда от дождевых капель. В этот раз меня накрыл с головой девятый вал. Я не сопротивлялась. Когда сердце из горла вернулось в грудную клетку и, обстучав стенки, стало успокаиваться, я легла рядом с ней, положив голову ей на плечо. Она обняла меня, поцеловав куда-то в висок. Было слышно, как ее сердце еще выстукивало в груди латиноамериканские ритмы. Я положила руку ей на грудь, было ощущение, что сердце бьется в ладони: — Один мой знакомый поэт сказал про стук сердец — барабаны судьбы… Она улыбнулась и сжала меня в объятьях сильнее: — А другой, знакомый мне, поэт сказал про твои глаза — Карие глаза. — Простор. Степь. Бок о бок мчатся кони. И сердцам в старинном тоне Вторит топот эхом гор… Я пристально глянула на нее и прочитала начало этого стихотворения: Серые глаза. — Восход, Доски мокрого причала. Дождь ли? Слезы ли? Прощанье. И отходит пароход… Нашей верности года… Вера и Надежда? Да! Пой молитву всех влюбленных: “Любим? Значит — Навсегда!” — Бог мой! Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Что мы наделали! Мы читали одних поэтов, слушали одну музыку, жили в разных концах страны и думали друг о друге. Что мы наделали… Мы лежали, медленно остывая, постепенно приходя в себя после отчаянного безумия. Я бы не удивилась, увидев, как от нас валит пар. Я смотрела на нее. На верхней губе, на висках бисеринки пота, а в глазах отражалось окно и даже были видны облака, что плыли нескончаемой чередой по небу все эти дни. Я тоже стала смотреть в окно. — Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз? — Когда? — Это было на следующий день, после приезда. Шел дождь и светило солнце, мир искрился и переливался, в конце аллеи аркой стояла радуга. Ты спряталась от дождя под деревом. На тебе был белый плащ… — я замолчала. — И что? А дальше? — Ты ловила в ладонь те редкие капли дождя, что пропускала густая крона. Знаешь, я в степи выросла, у нас из деревьев только пирамидальные тополя да саксаул был. Я лес нормальный увидела, когда в институт поехала поступать. На меня большие деревья с раскидистыми кронами производили такое же впечатление, как церкви. В душе что-то такое торжественное, святость какая-то. Ты ловила капли и чему-то улыбалась. Высокая, красивая. Я любовалась и на тебя, и на дерево, и на дождь. Этот дождь до сих пор идет в моей памяти.
— То есть ты вот так сразу поняла, что любишь меня? — Вот так сразу. Я вообще девушка резкая. — У тебя уже был тогда опыт? Ну, с женщинами? — Был. Я бурно провела свою юность, всего хотелось попробовать. — И как выглядел твой опыт? — Это была однокурсница. Тихая скромная девочка из провинции. Ходила за мной тенью. Я долго не догадывалась, какие виды она на меня имеет. А девочка оказалась лесбиянкой, да с мазохистскими причудами. А я стерва была, и однажды трахнула ее прямо на парте в аудитории, в перерыве между лекциями. Не знаю, зачем я это сделала. Меня бесила, ее бессловесность, безропотность. Она едва успела соскочить со стола, как вошел преподаватель. Уверена, он слышал ее стоны. Ну и покатилось с того раза. Мы имели друг друга в самых людных местах. Риск быть увиденными вливал адреналин в кровь ведрами. Это было, наверное, самым привлекательным. Она ввела меня в круг подобных ей. Тогда ведь вся эта жизнь в глубоком подполье была. — А как же муж? — Это совершенно не мешало мне мальчиков любить, и флиртовать с ними отчаянно. Сейчас даже не знаю — была ли я по-настоящему влюблена, но захомутать первого красавца института для меня было делом чести. Очень быстро, но очень поздно я поняла, что за этой красивой вывеской ничего нет. Личности нет. К тому же, как выяснилось, он оказался в свою очередь разочарован в предмете своего завоевания ничуть не меньше моего. В общем, быстро разбежались к обоюдному удовольствию. — А потом? Что было после нашей встречи? Ты выходила замуж? — Нет. Мне одного раза хватило, чтобы понять, что это не для меня. — У тебя были мужчины или женщины? — Слушай, зачем тебе все это? — не выдержала она, — Кто бы ни был, я любила тебя одну. Погоди, я сейчас покажу. Она выскользнула из-под меня, встала, подошла к компьютерному столу. Приподняв пластик, покрывавший столешницу, она просунула пальцы в щель и вытянула клочок бумаги. Я любовалась ее телом. Ей было уже сорок. Никакой дряблости, сильное, упругое, тренированное тело. Она двигалась раскованно, совершенно не стесняясь наготы. Я так не могла. Подойдя ко мне, она протянула мне этот листок, с каким-то смущением в лице. Я не сразу поняла, что это было, чье лицо. Несколько секунд узнавания. Это был мой портрет. Я вспомнила, как она просила меня сфотографироваться и я отказалась. Категорически не люблю фотографироваться. Я вдруг вспомнила ее фразу, в ту последнюю ночь, когда мы запровожались, и она предложила мне остаться у нее в номере ночевать. Она с тоской неверия в успех просила меня приехать на остаток каникул к себе в гости, и сказала: “ Это несправедливо, вся жизнь и всего двадцать дней счастья”. Господи, какая дура я была, все-таки. Я ни-че-го не поняла. — Ты рисовала? — Я… в самолете… когда улетала от тебя… Мне было очень плохо, — словно оправдываясь, ответила она. Она все еще стояла возле дивана, разглядывая меня с высоты своего роста, потом медленно потянула с меня одеяло. Я неосторожно поймала ее взгляд. Та волна, что недавно прокатилась по телу, показалась мне легкой рябью, на поверхности пруда от дождевых капель. В этот раз меня накрыл с головой девятый вал. Я не сопротивлялась. Когда сердце из горла вернулось в грудную клетку и, обстучав стенки, стало успокаиваться, я легла рядом с ней, положив голову ей на плечо. Она обняла меня, поцеловав куда-то в висок. Было слышно, как ее сердце еще выстукивало в груди латиноамериканские ритмы. Я положила руку ей на грудь, было ощущение, что сердце бьется в ладони: — Один мой знакомый поэт сказал про стук сердец — барабаны судьбы… Она улыбнулась и сжала меня в объятьях сильнее: — А другой, знакомый мне, поэт сказал про твои глаза — Карие глаза. — Простор. Степь. Бок о бок мчатся кони. И сердцам в старинном тоне Вторит топот эхом гор… Я пристально глянула на нее и прочитала начало этого стихотворения: Серые глаза. — Восход, Доски мокрого причала. Дождь ли? Слезы ли? Прощанье. И отходит пароход… Нашей верности года… Вера и Надежда? Да! Пой молитву всех влюбленных: “Любим? Значит — Навсегда!” — Бог мой! Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Что мы наделали! Мы читали одних поэтов, слушали одну музыку, жили в разных концах страны и думали друг о друге. Что мы наделали… Мы лежали, медленно остывая, постепенно приходя в себя после отчаянного безумия. Я бы не удивилась, увидев, как от нас валит пар. Я смотрела на нее. На верхней губе, на висках бисеринки пота, а в глазах отражалось окно и даже были видны облака, что плыли нескончаемой чередой по небу все эти дни. Я тоже стала смотреть в окно. — Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз? — Когда? — Это было на следующий день, после приезда. Шел дождь и светило солнце, мир искрился и переливался, в конце аллеи аркой стояла радуга. Ты спряталась от дождя под деревом. На тебе был белый плащ… — я замолчала. — И что? А дальше? — Ты ловила в ладонь те редкие капли дождя, что пропускала густая крона. Знаешь, я в степи выросла, у нас из деревьев только пирамидальные тополя да саксаул был. Я лес нормальный увидела, когда в институт поехала поступать. На меня большие деревья с раскидистыми кронами производили такое же впечатление, как церкви. В душе что-то такое торжественное, святость какая-то. Ты ловила капли и чему-то улыбалась. Высокая, красивая. Я любовалась и на тебя, и на дерево, и на дождь. Этот дождь до сих пор идет в моей памяти.
