был, вообще, сплошной напряг. Выбираясь из тундры в цивилизацию я, конечно, старалась привести себя в порядок, например, надевала свитер без следов починки, джинсы без следов мазута, меняла свои любимые финские болотники, легкие, мягкие, зелененькие на кроссовки (это если дело было летом — зимой я маршировала напролом в унтах) и, венец всего, тщательно расчесывала волосы, скрепляя их новой резинкой. Конторские матроны, не зависимо от сезона, благоухали дорогими духами, пестрели шелковыми блузками, сверкали разрезами, цокали каблуками изящных туфелек. Хотя, на мой взгляд, смешно изображать в здании, что по сути своей барак, благоустроенный двухэтажный, но все равно барак с перекошенными косяками, протекающим потолком и просевшим полом, — западный офис. Пусть даже на каждом столе красовался компьютер, и воду грели не кипятильником из двух лезвий в пол-литровой банке, а в кофемэйкере. Заславская, кстати говоря, выделялась на этом фоне, строгостью стиля и вкусом в одежде, что довольно сложно выдерживать в нашей глухомани, где вкусом правит базар с его китайско-турецким барахлом.

— Ребята уже натопили баню, так что вы можете идти постирать свою одежду и попариться, если хотите, — я нарушила эту музейную тишину.

Заславская повернулась ко мне:

— Откуда у вас эти старинные карты?

А-а-а, так вот что привлекло ее внимание. Я старила искусственно листы ватмана, и с помощью пера и рейсфедера тушью и акварелью, из различных книг срисовывала старинные карты, планы городов. Я имитировала потертость на сгибах, затертые углы, подпаленные края. У ребят эти подделки, впрочем, почему подделки, скажем так — поделки, шли “на ура”. Меня просили сделать кому-нибудь в подарок, иногда заказывали город или местность, откуда одариваемый или дарящий были родом. В рамке под стеклом смотрелось довольно оригинально. Больше всего, помню, было возни с Кокандским ханством. Пришлось украшать карту традиционным орнаментом, и арабской вязью, рисунками минаретов и дворцов. Но чего не сделаешь ради повара, с рук которого кормишься.

— Это мои самоделки. Кто-то вяжет, кто-то лобзиком выпиливает, я рисую. Вам нравится?

— Да! Особенно вот это. Что это за город?

Она ткнула пальцем в средневековый город, которого никогда не было. Я его выдумала. Выдумала город, местность, где он стоял, населила его людьми. Сама вела завоевательные походы, сама выдерживала осады соседей. Рыцари там дрались на турнирах, дамы вышивали гобелены, философы вели бесконечные споры о неведомом, ремесленники творили прекрасное, художники рисовали невидимое, садовники выдумывали небывалое, архитекторы спорили с законами всемирного тяготения. Это был мой мир, который я выдумала долгими зимними вечерами и развлекалась им от скуки, оформив все это в несколько стилизованных средневековых карт и планов.

— Людмила Львовна, баня остынет, я бы посоветовала вам поторопиться.

— Евгения Николаевна, может быть перейдем на “ты”? Мне кажется, мы одного возраста — Заславская улыбнулась на мою попытку сменить тему. У нее была красивая улыбка сильной, уверенной в своей красоте женщины.

— А сколько тебе лет, Людмила Львовна?

— Тридцать один.

— А мне двадцать семь. Ну что, Люда, где у нас баня знаешь? — я с интересом ожидала реакцию на этот наглеж. Не дождалась…

Первые два дня мне показались сказкой. Я исполняла обязанности извозчика, азартно гоняя по дорогам на нашем УАЗике. Со своими пассажирами я почти не разговаривала. Так, по ходу движения, давала короткие комментарии — где едем, куда движемся, название того, мимо чего проезжаем. Задача была несложная — привезти маркшейдеров к реперу — специально установленный геодезический знак, координаты которого точно известны, из этих реперов состоит опорная маркшейдерская сеть. Реперы стояли возле каждой скважины, которую мы бурили. Маркшейдеры привязывались к этому знаку и проводили съемку местности, бегая вдоль дороги или напрямую по тундре с теодолитами, дальномерами и пресловутой нивелирной рейкой. Я брала спиннинг и уходила в противоположном от маркшейдеров направлении. Карабин, положенный при полевых работах по технике безопасности, я оставляла им. Сайбель специально заострил внимание на этом вопросе — вдруг медведь нападет — и я особо не возражала. Хочется мужику таскать лишние килограммы — на здоровье. Рыбалка была выдающаяся. У щуки шел осенний жор. В любой протоке, после второго заброса начиналась битва за блесну. Мужики тихо взвыли от зависти, когда, вернувшись из первой поездки, я остановилась возле столовой и повара выволокли из машины полмешка рыбы. Местность нашу можно назвать тундрой условно. Это скорее лесотундра. Болотистая равнина до горизонта. Островами в океане смотрелись на ней гривы — небольшие достаточно крутые холмы, густо заросшие кедрами, рябинами, березами. Осень в тундре это особая пора — нет оводов, мошки, все еще зеленеет и цветет, но в воздухе уже чувствуется морозное дыхание севера. По утрам на траве изморозь, потемневшие воды бесчисленных ручьев, проток, речушек текут все медленнее, словно застывая на ходу. Темнеет хвоя кедров, березы на гривах желтеют, как люди от внезапного горя — прядями. Вся крона зеленая и вдруг отдельные ветви совершенно желтые. Начинает наливаться рубиновым цветом брусника, пламенеет алыми каплями клюква на мшистых кочках. Утки, гуси, кулики мелкими стаями поднимаются на крыло. Это так называемые слетки, когда молодняк приучают к полету в стае. Но совершенно удивительное зрелище, когда взрослые семейные пары лебедей поднимаются в холодную, ультрамариновую высь и кружат над озером, словно танцуют в воздухе, издавая печальные, навзрыд, крики. Гортанные клики лебедей рождали в душе тревогу, и светлую печаль. Тревогу от предчувствия полета, от неодолимого стремления на юг, печаль от неотвратимо надвигающейся с севера зимы. Чувствовалось, что весь птичий мир готовился к великому кочевью, и даже я, бескрылая, вдруг принимались хлопать рудиментарными отростками в душе, в тщетной попытке то ли взлететь, то ли заплакать в тоске. Пока люди вкалывали, я часами валялась в полнейшем безмыслии и смотрела на облака, которые величаво плыли в голубом просторе, постепенно меняя очертания. Два дня покоя тишины и одиночества делали свое дело. Мир вновь превращался из черно-белого в цветное широкоформатное кино, вновь приобретал цвет, запах и звук. Хотя вокруг стояла такая тишина, что собственное дыхание казалось оглушительным шумом. Возвращались мы поздно, уже в сумерках, мылись в бане, ужинали, потом валились спать. Заславская спала на диване, он как раз подходил ей по росту. Для меня было не очень