встала, ушла, сказав на прощание «до свидания», так что не четверо, уже трое, места больше, можно устроиться поудобнее.

Мужчину зовут Саша, Александр Борисович, Ал. Бор. Он москвич, коренной, из Кунцево. Женщина — да, это его жена, Марина, Мариша, Маринка. И еще есть дочь Машка. Девятилетняя упитанная секси с ободранными ногами. Сейчас в гамаке под орехом. Большой развесистый орех, это вам не развесистая клюква! Гамак качается, веревки поскрипывают. Марина местная, здесь живет ее мать. Отец давно умер, а мать живет с дедом, старым греком, старым крымчанином (вот оно, место, где все это было, — Крым. Такой полуостров. Когда–то там было очень хорошо), старым рыбаком, а ныне просто старым, больным человеком. Его зовут Николай Васильевич, фамилия у него Костаки. Фамилия известная, но к тому этот Костаки никакого отношения не имеет. До замужества Марина тоже была Костаки, хотя отец у нее украинец. Был. Был украинцем. Мать — полурусская–полугречанка. Интересно перевоссоздавать, интересно переделывать то, что было, но было не так и не тогда. Берешь и суешь все в один большой мешок, завязываешь и трясешь, долго–долго, шурум–бурум, сень–тень, тень–сень, шурум–бурум. Развязываешь мешок и начинаешь доставать из него. То, да не то, так, да не так, тогда, да не совсем. Опять ветер, опять с моря, опять шелестят крупные виноградные листья глубоко–зеленого цвета. У Саши фамилия нерусская, да и сам он нерусский. Фамилия у него еврейская (Штерен–берг), а сам он еврей. Хотя, может, и не чисто еврейская, а с немецким акцентом–налетом. Но суть не в этом, он еврей, жена у него частью гречанка, частью русская, частью украинка (еще одна часть где–то затерялась), а герой русский. По паспорту. Впрочем, как и все в этой стране. Ведь было иго. Триста лет татары совместно с монголами употребляли славянок, а в герое еще есть кровь польская, немецкая и — говорят — даже шведская. Но по паспорту он русский. Как и все в этой стране. Я имею в виду, все русские. Все русские в этой стране по паспорту русские. Убойная логика. Раньше бы сказали — убийственная. До развала языка, до его полисемантизма. Язык — гермафродит, он и она, и все одновременно. И нормы постоянно меняются, язык слабо нормирован. Саша — еврей, Марина — гречанка/украинка/русская, еще одна часть потеряна, герой — уже было сказано.

Они сидят за небольшим круглым столиком когда–то черного, а ныне буро–коричневого цвета, со следами (многочисленными) от чашек, блюдец, пепельниц и сигарет. На столе тарелка с маленькими, но спелыми персиками (ах, ты мой персик, сказал бы я ушедшей четвертой, если бы сюжет стал развиваться иначе, ум-м, ответила бы она, томно сощурив глазки), два тонкостенных стеклянных стаканчика (ст–ст, игра согласных в поцелуе), кувшин (именно, что кувшин) с чистой, холодной водой, две пачки сигарет, коробок спичек, зажигалка и пепельница. Сидят и говорят о смерти Романа.

Точнее, говорят они. Точнее, не говорят — рассказывают. И не они, а один Саша. Марина все это знает, Марине это рассказывают со вчерашнего вечера, Марина уже устала все это слушать, но — ведь Мариша ангел — послушно остается за столом, теребя верхнюю из двух черных ленточек купальника. Мужа надо слушать, мужья любят, когда их слушают, мужья чувствуют, что они интересны своим женам, и это утверждает их как личность. Или личностей? Ненормированность языка — натянутый лук для прозаика. Вот тихо дзинькает тетива, вот стрела — куда? В центр мишени или в молоко? В белый свет или в самое яблочко? В чисто поле или в лягушку–царевну? Скинет шкурку и станет прекрасной девственницей, ожидающей своего принца. Но только если стрела попадет в цель, а если нет?

Сень–тень, тень–сень, опять ветер дует с моря, опять шелестят виноградные листья. Роман, Сашин приятель из местных, в такой же вот день, в такую же сень–тень, поехал по трассе в сторону Севастополя, то ли в Форос, то ли в Кастрополь, поехал рано–раненько, не один, с клюшкой, то бишь с телкой, то бишь с девкой, то бишь с девахой, похожей на ту, что вот только что ушла, — они все здесь друг на дружку похожи, этакие плотненькие пупырчатые огурчики, приятно взять в руки и с хрумканьем откусить (ум-м, говорит она в ответ одними губами, показывая самый кончик маленького розового язычка и томно скашивая — уже не опуская, а именно скашивая — глазки), решили, видимо, поразвлекаться на природе, говорит Саша, кушая очередной персик. А Роман был с похмелюги, жуткой, тут что–то с башкой у него и произошло, может, удар, проще говоря, кровоизлияние, может, что еще, только руль не удержал и в поворот не вписался, а трасса утренняя, машин мало, шел на лихой скорости, машина в парапет, девка–деваха дверку–то открыла (как только? никто не знает), ее на дорогу и швырнуло, покалечило всю, руки–ноги ободраны, похлеще, чем у нашей Машки, башка сотрясена, лицо всмятку — пузырь один большой, но жива, черт бы ее побрал, а Роман… Машина через парапет, а там лететь…

Саша машет рукой, а я вижу, как зависает маленький «жигуленок» в нескольких метрах над парапетом (ну будто та стрекоза, что над клумбой с оранжевыми и лилово–пунцовыми цветочками без названия), а потом вниз. Что же дальше? Каждый может себе представить. — Не езди с похмелья, — говорит Марина. — Лучше просто не пить, — говорит редко пьющий Саша. — Тебе лишь бы спорить, — обижается Марина, поправляя верхнюю из двух черных ленточек. — Вот сейчас поедем медленно и узнаешь, — парирует Саша и идет выводить из гаража машину. — Ты поедешь с нами на пляж? — спрашивает Марина.

2

Пора окончательно переходить к третьему лицу. Прыг–скок, через лог. Путанность–запутанность. Два клоуна, Бим и Бом. Два теннисиста, мяч над сеткой, уимблдонский турнир кто знает какого года. Третье лицо. Он, о нем, ему. Ему–кому. Кому–тому. Прием избитый, но что–то в нем есть, по крайней мере, мне он еще не надоел. Курсив, скобки, разрядка, перескок с лица на лицо. Прыг–скок, перескок. Бедные корректоры и наборщики, бедные редакторы. Все правильно, только последовательность не та, надо бы в обратном порядке, но, впрочем…

Но, впрочем, уже после многоточия, надо как–то объяснить, что все же происходит. Что и когда. Скажем так: герой только что, прямо на глазах, перевоплотился (можно еще: трансформировался) в третье лицо и жарким июлем 1981 года (а почему нет? ведь это было не так уж и давно) оказался в Крыму. Приехал зализывать раны. Взял билет на самолет — и в Крым. (Было такое место, в котором не так уж и давно — тут ввернем оборот «в общем–то» — было, в общем–то, хорошо). Как уже сказано, приехал зализывать раны. История простая, ушла жена. Вполне вероятно, что к другому. Который намного лучше. Богаче.