Элисон. Правда.

Джимми (поднимает с полу газету). Я проголодался.

Элисон. Не может быть! Так скоро?

Клифф. Прожорливая свинья.

Джимми. Никакая не свинья. Просто люблю поесть, вот и все.

Клифф. Люблю поесть! Ты как сексуальный маньяк, только у тебя все направлено на жратву. Погоди, парень, попадешь во «Всемирные новости»: Джеймс Портер, двадцати пяти лет, осужден на прошлой неделе за преступную связь с кочаном капусты и банкой консервированной фасоли. Обвиняемый жаловался на недомогание и обмороки. Он просил принять во внимание как смягчающее обстоятельство тот факт, что служит начальником противовоздушной обороны.

Джимми (ухмыляясь). Действительно, люблю поесть. Хотел бы вот так же всласть пожить. Ты что-нибудь имеешь против?

Клифф. Не вижу никакой пользы в том, что ты много ешь. Ты совершенно не толстеешь.

Джимми. Мы не толстеем. Я уже пытался тебе объяснить. В нас все перегорает. Теперь заткнись, я буду читать. Можешь подогреть мне чаю.

Клифф. Господи, ты же выдул целый чайник! Мне досталась только одна чашка.

Джимми. Ну и что? Поставь еще.

Клифф (к Элисон). Подтверди, что я выпил только одну чашку!

Элисон (не поднимая головы). Да.

Клифф. Слышал? И она выпила одну чашку. Я видел. А ты вылакал все остальное.

Джимми (читая газету). Поставь чайник.

Клифф. Сам поставь. Ты смял мою газету.

Джимми. В этом доме один я знаю, как нужно обращаться с газетами и со всем прочим. (Берет другую газету.) Тут девушка интересуется, потеряет ли ее ухажер уважение к ней, если она даст ему то, что он у нее просит. Глупая тварь.

Клифф. Попадись она мне, я бы ей растолковал.

Джимми. И кому только нужен этот бред? (Отбрасывает газету прочь.) Ты уже прочел достойную доверия газету?

Клифф. Какую?

Джимми. В воскресенье выходят всего две достойные доверия газеты. Одна у тебя в руках и вот эта. Давай меняться!

Клифф. С удовольствием.

Меняются газетами.

Я читал статью епископа Бромлейского. (Протягивает руку к Элисон.) Как ты, дорогая?

Элисон (улыбаясь). Ничего, спасибо.

Клифф (берет ее за руку). Почему бы тебе не бросить все и не отдохнуть?

Элисон (улыбнувшись). Мне осталось немного.

Клифф (целует ей руку и забирает ее пальцы в рот). Она у нас очаровательная, правда?

Джимми. Мне все это говорят. (Встречается взглядом с Элисон.)

Клифф. Какая милая и нежная лапка. Очень хочется откусить.

Элисон. Перестань. Я сожгу его рубашку.

Джимми. Отдай ей пальцы и не распускай слюней. Что говорит епископ Бромлейский?

Клифф (отпуская Элисон). Здесь говорится, что он выступил с трогательным обращением ко всем христианам, призывая их всеми силами способствовать производству водородной бомбы.

Джимми. Действительно, трогает до глубины души. (К Элисон.) Тебя трогает, дорогая?

Элисон. Разумеется.

Джимми. Ну вот, и моя жена тронута. Надо посылать епископу пожертвование. Что он там еще сказал? Там-ти-там, та-та-там. Ясно. Епископ обиделся на чье-то заявление, будто он поддерживает богатых против бедных. Он подчеркнул, что не признает классовых различий. «Эту идею нам настойчиво и злонамеренно навязывает рабочий класс». Какая прелесть!

Джимми смотрит, как они будут реагировать на. прочитанное, но Клифф занят своей газетой, а Элисон прилежно гладит.

(Клиффу.) Ты это читал?

Клифф. Что тебе?

Джимми понимает, что им не до него, однако мириться с этим не хочет.

Джимми (Элисон). Тебе не кажется, что это мог бы написать твой отец?

Элисон. Что именно?

Джимми. Да то самое, что я читал.

Элисон. С какой стати он должен это писать?

Джимми. А очень в его стиле.

Элисон. Разве?

Джимми. Слушай, а может быть, епископ Бромлейский — это его псевдоним?

Клифф. Не обращай внимания. Ему приспичило кого-нибудь обидеть. Он теперь к чему угодно прицепится.

Джимми (пользуясь, пока есть слушатели). А ты читал про женщину, которая пошла на митинг американских евангелистов на Эрлс Корт? Она полезла вперед объявить, что она за любовь или что там у них, и в толпе новообращенных, которые рвались туда же, ой сломали два ребра и проломили голову. Она вопила, как резаная, но кого это встревожит, если полсотни тысяч людей во всю глотку орут «Вперед, Христово воинство»?^[1] (Порывисто поднимает голову, ожидая ответа.)

Клифф и Элисон молчат.

Иногда мне кажется, я ничего вокруг не понимаю. Как насчет чая?

Клифф (уткнувшись в газету). Какого чая?

Джимми. Поставь чайник.

Элисон глядит на него.

Элисон. Ты хочешь чаю?

Джимми. Не знаю. Пожалуй, нет, не хочу.

Элисон. А ты, Клифф?

Джимми. И он не хочет. Долго ты еще провозишься? Элисон. Скоро закончу.

Джимми. Господи, как я ненавижу воскресенья! Вечно тоска и однообразие. И никуда от этого не денешься. Вечно одно и то же: газеты, чай, стук утюга. Несколько часов — и долой еще одна неделя. Уходит молодость! Вы это понимаете? Клифф (опуская газету на пол). В чем дело?

Джимми (безразличным тоном). Так, ничего. Будь ты проклят, будьте вы оба прокляты, черт с вами со всеми.

Клифф. Может, сходим в кино? (К Элисон.) Как ты на это смотришь, дорогая?

Элисон. Я, наверное, не смогу. Может, Джимми пойдет?

Джимми. Чтобы воскресная шпана, пробившись в первые ряды, испортила мне вечер? Благодарю. (Пауза.) Ты читал последнюю статью Пристли? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно, не читал. Чего ради только я каждую неделю трачу девять пенсов на эту проклятую газету? Кроме меня, ее никто не читает. Всем все безразлично. Все пребывают в состоянии упоительной лени. Я с вами скоро вообще обалдею. Уверен, вы поставили своей целью свести меня с ума. Боже мой, как хочется хоть какого-то душевного подъема, хоть совсем немного. Просто услышать теплый, проникновенный голос — «Господи!» (Театральным жестом бьет себя в грудь.) «Господи! Я живой!» Есть мысль — немного поиграем? Давайте притворимся, что мы человеческие существа и действительно живем. Почему для смеха не повалять дурака? Притворимся, будто мы люди. (По очереди смотрит на Клиффа и Элисон.) Да, видно, перевелись души, которые можно расшевелить.

Клифф. А что он сказал?

Джимми (возмущенный, что ему мешают злить Элисон). Кто — он?

Клифф. Мистер Пристли.

Джимми. То же, что всегда. Он похож на ее папашу, который из своей комфортабельной пустыни, не ведающей избирательных прав, вперял такой же умиротворенный взор во времена былого