обвиняет сынишку в краже каштанов из чужого сада — каково пережить такую несправедливость?! Можно, конечно, попытаться найти утешение в мечтах, в мире фантазии — в особенности если начитался ковбойских романов и весь находишься под впечатлением необычайной ловкости и находчивости неуязвимого Джека из Аризоны. Однако совсем не известно, как повел бы себя бравый ковбой, очутись он на месте Янчи Чанаки: мать — не гангстер, с ней за обиду не сквитаешься, и симпатии одиннадцатилетней Катицы не снискать лихими ковбойскими подвигами. Так что нет смысла уноситься мечтами на Дикий Запад, если все твои желания связаны с родной венгерской действительностью. И на глазах у читателя совершается этот процесс познания: Янчи Чанаки высказывает свою заветную мечту — поцеловаться с обворожительной и коварной Катицей, когда кается в несодеянном грехе («Джек из Аризоны» и «Джек из Аризоны преклоняет колена»). Исполненные мягкого юмора и свидетельствующие о безошибочном понимании детской психологии, рассказы эти справедливо считаются одними из лучших в творческом наследии И. Сабо.

Не менее тонким знатоком человеческой души предстает писатель, сопровождая нас и к конечной станции бытия — к старости. Холод одиночества, страх перед близящимся концом, желание передать следующему поколению плоды своих трудов заставляют старого Ача осознать собственную неправоту и примириться с сыном и невесткой («Плоды первого урожая»). Страстное стремление трудиться до конца дней, не быть обузой близким, приносить пользу вызывает в читателе горячее сочувствие к героям И. Сабо — в особенности если старый, немощный человек сталкивается с бездушием, неприязнью окружающих, подобно старику из рассказа «В последний раз». Пристальное внимание к внутреннему миру человека, гуманизм ставят И. Сабо в один ряд с продолжателями лучших традиций венгерской классической литературы.

Среди рассказов Сабо несколько особняком стоит автобиографическая зарисовка «Мое первое сражение», в юмористических тонах изображающая первый литературный опыт автора. Однако за насмешливыми выпадами в адрес десятилетнего сочинителя отчетливо проглядывает творческое кредо зрелого писателя, выстрадавшего свои принципы долгими годами литературного труда. Писательская деятельность для него означает непрестанную борьбу: с самим собой — против собственного излишнего самолюбия или чрезмерной скромности, борьбу с равнодушием и непониманием окружающих, борьбу за осуществление своего творческого замысла. В этом жизненно важном для него сражении Иштвану Сабо удалось покорить венгерскую читательскую публику. Хочется, чтобы он завоевал успех и у нашего советского читателя.

Т. Воронкина

То памятное утро^{1}

После завтрака мальчик стал играть в дальнем углу двора, у колоды для рубки дров, из гладко оструганных деревянных брусочков строил дом, хлев и сарай. Со стенами он справился легко, труднее оказалось сложить крышу: стоило ему с величайшей осторожностью положить последний брусочек, как все сооружение тут же разваливалось. Янчи приходилось начинать все заново. Однако терпение у него было завидное.

В голове у Янчи крутилась фраза, которую он сквозь сон услышал вчера вечером: «Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики». Родители и бабушка вели между собой разговор о каком-то человеке с трудной судьбой, которого Янчи, верно, и вовсе не знал да и имя толком не разобрал, лежа в постели. То ли Миклош, то ли Михай… Наутро мальчик попытался выведать у бабушки, как звали того человека, который с тоски нанялся возчиком, и где живет его семья.

— Никого из них теперь на селе не осталось, — ответила бабушка. — Все они поумирали. Не было, видать, на них благословения божьего с той поры, как они беднягу Михая из дома выжили.

— А где он сейчас, этот Михай? — спросил Янчи.

— Погиб, болезный, в Сербии. Давным-давно.

Как бы там ни было, но и сейчас, во время игры, Янчи преследовала подслушанная фраза: «Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики».

Янчи, боясь дохнуть, выкладывал крышу сарая, но задел какой-то брусочек, и вся постройка снова развалилась.

Малыш оглядел двор. Он был один. Родители жали в поле, бабушка возилась на чердаке. Янчи понял это, увидев лестницу, приставленную к открытой дверце чердака. С некоторых пор у бабушки вошло в привычку копаться там, перекладывать вещи с места на место, передвигать, подметать пол, однако время от времени она проворно спускалась по лестнице, поскольку должна была еще и стряпать: пробовала на вкус еду, помешивала в кастрюлях, подкладывала дров в огонь, а потом опять взбиралась на чердак. На внука же она не обращала ни малейшего внимания.

Янчи охватило чувство одиночества. Он сидел у обломков своих рухнувших построек, и у него пропала всякая охота к игре. Сейчас он мог бы без помех густо намазать краюху хлеба вареньем из шиповника, тщательно оберегаемым бабушкой, но ему не хотелось и варенья. Ему было безразлично даже, что готовится сегодня на обед.

Чувство одиночества усилилось, перешло в подлинную тоску. Он знал, что родители косят на дальнем поле, наверное, он смог бы даже отыскать их, ведь прошлый год в конце лета отец возил Янчи туда на телеге: они ездили за кормовой кукурузой. Янчи в ту пору сравнялось четыре года, и в памяти его сохранились проселочные дороги, причудливо извивающиеся меж полей. Однако он чувствовал, что тянет его вовсе не на косьбу к родителям.

Мальчик вскочил на ноги, оставив валявшиеся в беспорядке деревянные бруски. Пересекая двор, он слышал возню бабушки на чердаке. Янчи выскользнул со двора прямо на тропинку, которая у ворот их дома круто сворачивала направо. Он даже не оглянулся.

Тропинка извивалась по гористой местности, тянулась к востоку и спускалась в долину. Там белела ведущая к югу мощенная камнем дорога, но стоило пересечь ее, и, двигаясь дальше в том же направлении, человек выбирался на Диашское поле, за которым у подножья гор лежал Денешдиаш. С долины открывался вид на Балатон, на сверкающую обширную водную гладь, которая в такие безоблачные утра слепила глаза.

Янчи брел по тропинке — босиком, в рубахе, в холщовых штанах; он шел мимо знакомых домов, садов и виноградников, один за другим остались позади дворы Керека, Баница, Кишварги, и вот он спустился к корчме Яноша Буйтора «Закадычный друг».

Подумать только: та самая тропинка, по которой Янчи ушагал от своего дома, бежала и дальше через поле навстречу широко раскинувшемуся Денешдиашу, нацелясь чуть ли не прямо в центр поселка, дабы завести туда путника.