произносит этих слов. Но именно это чувствует он сегодня. Прекрасный, — правдивый и простой мир открывается ему. Словно драгоценный дар. Кнут ходит между всеми этими рухнувшими деревьями и тысячами уцелевших. Сегодня его охватывает новое чувство.
Лес открывается ему. Он понимает, где его место.
Это большой день в жизни человека.
— Темнеет, — говорит человек, ведущий лошадь. — Вижу. — Дни теперь короткие, ничего не наработаешь. — Да. Он заводит лошадь под ель, где обычно отдыхают лесорубы. Это огромная ель с густой хвоей. Между камнями погасший костер. Рядом кособоко стоит кофейник и валяются перевернутые чашки. Лучинки. Рыжие иголки хвои. Блеклые травинки. И зеленью клочья сена там, где стояла лошадь. И вот лошадь возвращается. Но уже не затем, чтобы стоять. Хозяин распрягает ее и прислоняет хомут к стволу ели. Вскидывает на плечо пустую торбу. Говорит что-то лошади. Лошадь устала. Она вымокла. Весь день ее хлестали мокрые голые ветви берез. Она гнулась под мокрыми низкими ветвями деревьев. Она ходила по глубокой мокрой хвое. И таскала и таскала бревна. Но человек говорит что-то усталой лошади. Говорит тихое, доброе слово — быстро и неслышно. Лошадь наклоняет голову. Она поняла. — Теперь по домам, — говорит человек подростку. — Ладно, — буркает Кнут. — По домам! — кричит человек двоим, рубящим неподалеку. — Ладно! — отвечают они. Они тоже слова лишнего не скажут. Это лес их такими сделал. В темной хвое лежат длинные срубленные бревна. Стройные, обнаженные и белые. Еще светлые. Их только что повалили, и пот еще не высох на лице лесоруба. А совсем недавно они высились, словно башни и шпили. Лесорубы подходят не сразу. Им, верно, кажется, что мало они нарубили. День короткий. Мало заработаешь. Человек кричит: — Вы тоже сюда давайте! — Ладно. — Уже слишком темно. — Ладно. — Покалечиться можно! — Ладно, — отвечают они. И, словно почувствовав усталость, они подходят, медленно переступая через корье и ветки. Забирают свои тощие, видавшие виды котомки. Кофейник и сковорода остаются. Невдалеке раздается грохот. От чего-то большого и тяжелого. Они прислушиваются. — Ого, — говорит один из них. Другой отвечает: — Да, поехали теперь. Снова грохот. Страшный треск. Кажется, происходит что-то жуткое, дикое. Звуки удивительно грубые и земные. Это поодаль сбрасывают в реку бревна. Их надо подкатить к краю крутого лесоспуска, по которому они скатятся вниз в долину, к реке. К воде — вот куда им дорога. И никуда больше. Среди грохота слышится резкий, лопающийся треск. Лесорубы говорят: — Одно в щепки разлетелось. — На этом спуске много разлетается. — Ну ладно, — говорит первый, — пошли домой. Устал я. Куртка на нем обтрепанная и мокрая. В руке у него еловая ветка с шишечками застывшей смолы. Их приятно жевать. Сам он жует табак. Его товарищ говорит: — Вечно ты эти ветки таскаешь. Тот отвечает: — У меня ведь дети. Они отправляются домой. Лошадь впереди. Большая, умная, усталая, она шагает к своей теплой конюшне. Подковы звенят о камни на дороге. Сбруя побрякивает, позванивает металлом. Можно смело идти следом. Люди так и делают. Они идут — каждый к своему дому, своему свету, своей теплой печке и своему накрытому столу. К своим родным. Люди и лошади движутся через лес подобно плугу. Деревья впереди кажутся плотной стеной, но расступаются, и открывается дорога. — Где Кнут? — вдруг спрашивает передний и останавливает лошадь. Они смотрят назад. Кнута с ними нет. Они шли, погрузившись в свои мысли, и не заметили, что они не все. Не видели, что Кнут остался. Они громко кричат: — Кнут! Сначала только эхо отвечает на темном склоне. Они кричат громче. — Да! — слышится откуда-то издалека. — Идем! — Да-а! — снова отвечает Кнут из далекой темноты. Усталые люди больше не думают о Кнуте. Они опять начинают двигаться к дому. А с ними и лошадь. Домой, домой. Вечер. Отдых. Ночь без снов.
Он стоит и смотрит. Пусть другие уходят. Приду последним домой. Кнут… Никто не произносит его имени. И все же ему кажется, что кто-то зовет его. Вот опять: Кнут… Он стоит, ждет, пока лошадь и лесорубы скроются среди высоких деревьев. Сегодня он вернется домой позднее других. Он должен именно сегодня увидеть, как огромный лес готовится ко сну. Увидеть, как мрак сочится из земли, из неба, с горизонта. Он здесь пленник. Он не может сказать, почему это так, но ему кажется, что ему суждено остаться в лесу на всю жизнь — если он хочет прожить по всей правде. Здесь ему трудиться. В желобе лесоспуска вновь грохочет. Там все еще сбрасывают бревна. Кнут идет туда. Бревна с лету зарываются в землю, из-под них вылетают камешки. Там внизу струится тихая черная вода. С севера на юг. Вечно с севера на юг. Кнут помогает. Таскает с другими бревна. — Брось, ты и так умаялся, — говорят ему. — Да и мы тоже кончаем. — Спокойной ночи, ребята. — Спокойной ночи, Кнут, — сердечно прощаются они. Он идет домой. Но он знает — он вернется последним. Остальные торопятся изо всех сил.
Этот вечер словно вдруг ввел его в жизнь среди деревьев и молчаливых людей. Он никогда так сильно не ощущал этого. И вместе с тем все как будто такое же, как было вчера и позавчера. Тогда воздух был так же напоен ароматом срубленных деревьев, лежащих в хвое словно свечи. И на склонах слышался тот же самый слабый шелест, а с лесоспуска доносился тот же самый страшный грохот. Звон железных цепей. Крики возчиков. Стук забиваемых крючьев. Короткие удары топоров и треск деревьев, которые размашисто валятся на землю между своих уцелевших дрожащих собратьев. Так было вчера. Позавчера. В прошлом году. И тогда еще, когда отец был подростком. Но сегодняшним вечером у леса появилось что-то новое. Сегодня вечером Кнут как бы ощутил его как оно есть — великое родство. Он сам вышел из этих склонов, и долин, и незаметно струящейся воды. Он сам плод этих мест. Их дитя. Сегодня вечером его душа раскрыта, словно чаша. Поэтому он и возвращается домой последним.
— Темнеет, — говорит человек, ведущий лошадь. — Вижу. — Дни теперь короткие, ничего не наработаешь. — Да. Он заводит лошадь под ель, где обычно отдыхают лесорубы. Это огромная ель с густой хвоей. Между камнями погасший костер. Рядом кособоко стоит кофейник и валяются перевернутые чашки. Лучинки. Рыжие иголки хвои. Блеклые травинки. И зеленью клочья сена там, где стояла лошадь. И вот лошадь возвращается. Но уже не затем, чтобы стоять. Хозяин распрягает ее и прислоняет хомут к стволу ели. Вскидывает на плечо пустую торбу. Говорит что-то лошади. Лошадь устала. Она вымокла. Весь день ее хлестали мокрые голые ветви берез. Она гнулась под мокрыми низкими ветвями деревьев. Она ходила по глубокой мокрой хвое. И таскала и таскала бревна. Но человек говорит что-то усталой лошади. Говорит тихое, доброе слово — быстро и неслышно. Лошадь наклоняет голову. Она поняла. — Теперь по домам, — говорит человек подростку. — Ладно, — буркает Кнут. — По домам! — кричит человек двоим, рубящим неподалеку. — Ладно! — отвечают они. Они тоже слова лишнего не скажут. Это лес их такими сделал. В темной хвое лежат длинные срубленные бревна. Стройные, обнаженные и белые. Еще светлые. Их только что повалили, и пот еще не высох на лице лесоруба. А совсем недавно они высились, словно башни и шпили. Лесорубы подходят не сразу. Им, верно, кажется, что мало они нарубили. День короткий. Мало заработаешь. Человек кричит: — Вы тоже сюда давайте! — Ладно. — Уже слишком темно. — Ладно. — Покалечиться можно! — Ладно, — отвечают они. И, словно почувствовав усталость, они подходят, медленно переступая через корье и ветки. Забирают свои тощие, видавшие виды котомки. Кофейник и сковорода остаются. Невдалеке раздается грохот. От чего-то большого и тяжелого. Они прислушиваются. — Ого, — говорит один из них. Другой отвечает: — Да, поехали теперь. Снова грохот. Страшный треск. Кажется, происходит что-то жуткое, дикое. Звуки удивительно грубые и земные. Это поодаль сбрасывают в реку бревна. Их надо подкатить к краю крутого лесоспуска, по которому они скатятся вниз в долину, к реке. К воде — вот куда им дорога. И никуда больше. Среди грохота слышится резкий, лопающийся треск. Лесорубы говорят: — Одно в щепки разлетелось. — На этом спуске много разлетается. — Ну ладно, — говорит первый, — пошли домой. Устал я. Куртка на нем обтрепанная и мокрая. В руке у него еловая ветка с шишечками застывшей смолы. Их приятно жевать. Сам он жует табак. Его товарищ говорит: — Вечно ты эти ветки таскаешь. Тот отвечает: — У меня ведь дети. Они отправляются домой. Лошадь впереди. Большая, умная, усталая, она шагает к своей теплой конюшне. Подковы звенят о камни на дороге. Сбруя побрякивает, позванивает металлом. Можно смело идти следом. Люди так и делают. Они идут — каждый к своему дому, своему свету, своей теплой печке и своему накрытому столу. К своим родным. Люди и лошади движутся через лес подобно плугу. Деревья впереди кажутся плотной стеной, но расступаются, и открывается дорога. — Где Кнут? — вдруг спрашивает передний и останавливает лошадь. Они смотрят назад. Кнута с ними нет. Они шли, погрузившись в свои мысли, и не заметили, что они не все. Не видели, что Кнут остался. Они громко кричат: — Кнут! Сначала только эхо отвечает на темном склоне. Они кричат громче. — Да! — слышится откуда-то издалека. — Идем! — Да-а! — снова отвечает Кнут из далекой темноты. Усталые люди больше не думают о Кнуте. Они опять начинают двигаться к дому. А с ними и лошадь. Домой, домой. Вечер. Отдых. Ночь без снов.
Он стоит и смотрит. Пусть другие уходят. Приду последним домой. Кнут… Никто не произносит его имени. И все же ему кажется, что кто-то зовет его. Вот опять: Кнут… Он стоит, ждет, пока лошадь и лесорубы скроются среди высоких деревьев. Сегодня он вернется домой позднее других. Он должен именно сегодня увидеть, как огромный лес готовится ко сну. Увидеть, как мрак сочится из земли, из неба, с горизонта. Он здесь пленник. Он не может сказать, почему это так, но ему кажется, что ему суждено остаться в лесу на всю жизнь — если он хочет прожить по всей правде. Здесь ему трудиться. В желобе лесоспуска вновь грохочет. Там все еще сбрасывают бревна. Кнут идет туда. Бревна с лету зарываются в землю, из-под них вылетают камешки. Там внизу струится тихая черная вода. С севера на юг. Вечно с севера на юг. Кнут помогает. Таскает с другими бревна. — Брось, ты и так умаялся, — говорят ему. — Да и мы тоже кончаем. — Спокойной ночи, ребята. — Спокойной ночи, Кнут, — сердечно прощаются они. Он идет домой. Но он знает — он вернется последним. Остальные торопятся изо всех сил.
Этот вечер словно вдруг ввел его в жизнь среди деревьев и молчаливых людей. Он никогда так сильно не ощущал этого. И вместе с тем все как будто такое же, как было вчера и позавчера. Тогда воздух был так же напоен ароматом срубленных деревьев, лежащих в хвое словно свечи. И на склонах слышался тот же самый слабый шелест, а с лесоспуска доносился тот же самый страшный грохот. Звон железных цепей. Крики возчиков. Стук забиваемых крючьев. Короткие удары топоров и треск деревьев, которые размашисто валятся на землю между своих уцелевших дрожащих собратьев. Так было вчера. Позавчера. В прошлом году. И тогда еще, когда отец был подростком. Но сегодняшним вечером у леса появилось что-то новое. Сегодня вечером Кнут как бы ощутил его как оно есть — великое родство. Он сам вышел из этих склонов, и долин, и незаметно струящейся воды. Он сам плод этих мест. Их дитя. Сегодня вечером его душа раскрыта, словно чаша. Поэтому он и возвращается домой последним.
Перевод В. Беркова