Пойдем вместе.
Оба они молча вышли на дорогу и побрели, не торопясь, вперед.
V
Свечерело… Ливший с полудня дождь пронизал до костей Семку и Неизвестного. — Иди, брат, иди, — подбадривал старик. — Поспешай. А то двинет, это, осень-то взаправду, по-настоящему, а мы с тобой еще до гор не дошли. Что ж тогда? Пропадать нужно. — Иду, дедушка. — И то запоздали… Как бы холод, боюсь, не ударил… А то беда! Семка, несмотря на усталость, чувствовал себя хорошо. Встреча с попутчиком его радовала и бодрила. Он был спокоен, что теперь уж не собьется с дороги и что дедушка приведет его куда нужно; да и поговорить было приятно: а дедушка все время рассказывал про Сибирь, где копают золото, говорил об острогах, о воле, о суровой сибирской зиме и о зеленой весенней травке, которая так и манит человека домой, так и не дает ему покоя ни днем, ни ночью. — А что, дедушка, мы уж много прошли? — спрашивал Семка. — Видишь, — голодней стало: значит, к Расеи подвигаемся. А за горы перевалим — там еще голодней будет: потому и говорю: поспешай! В Расеи деньгу любят, а у нас с тобой этого самого нету, ну, и ночуй, где хочешь, и ешь, что знаешь. Сибирь, брат, добрая!.. Только добро-то ее нам не по вкусу… не по зубам. Поспешай, паренек, поспешай! В стороне от проезжей дороги остановился обоз. Было темно и холодно, и красное пламя костров приветливо манило путников. Распряженные лошади в потемках бродили по поляне, пощипывая вялую осеннюю траву: воза стояли с поднятыми кверху оглоблями, а мужики, разведя огонь, грелись и варили ужин. — Дозвольте погреться, приятели!.. — сказал Неизвестный, подходя к костру. — Садись, — ответили равнодушные голоса. Старик подсел и протянул к огню руку. Семка тоже приблизился. Промокшее платье вскоре согрелось, и по спине пробежала приятная дрожь. — Откуда идете? — спросил кто-то из мужиков, вглядываясь в лицо Неизвестному. — Издали идем. К домам пробираемся. — Паренек-то твой, что ли? — Нет, встречный. Переселенский он-то… Сиротой остался. — Вишь ты, промок сердешный! На Семку все обратили внимание. Он сидел возле самого костра и, ежась, глядел как горят и корчатся в огне сучья, как тянется по ветру белый дым, как пенится и шипит в котелке варево. — Сирота, стало-быть? — спросили мужики и опять стали смотреть на Семку. Потом начали разговаривать о хлебе и о работе; потом, когда поспела еда, принялись за ужин. — Ешь, несчастненький, ешь, — угощали Семку. — А то, вишь, зазяб. Семка наелся и прилег отдохнуть. После горячей пищи ему было приятно поваляться возле огня. Сучья весело трещали; пахло дымом и свежею корою, — совсем так же, как бывало в Белом. Только если б это было дома, он накопал бы сейчас картошки и бросил бы в огонь. И Семке вспоминался обуглившийся картофель, который и пахнет, и руки жжет, и на зубах хрустит. Над головою Семки светились звезды, такие же ясные, частые, как в Белом, — и ему хотелось думать, что Белое теперь где-нибудь близко… Ноги его ныли от усталости, земля холодила бок и спину, а костер так хорошо пригревал ему лицо и грудь, и коленки. Мужики все еще о чем-то разговаривали; дедушка тоже разговаривал с ними. Семка слышал его голос: «Трудно, приятели, трудно»… И мужики говорили тоже, что «трудно». Потом голоса их стали глуше и тише, точно зажужжали пчелы… Потом поплыли перед Семкой красные круги, потом разлилась широкая холодная река, а за рекой показалось Белое… Семка хотел броситься к нему вплавь, но Неизвестный поймал его за ногу и сказал: «Трудно! трудно!..» Потом опять завертелись красные и зеленые круги, — и все перемешалось… Семка спал, как убитый.VI
Было раннее серое утро, когда он открыл глаза. По небу тянулись тучи; холодный ветер налетал порывами на потухший костер и, выхватив кучку золы, со свистом разносил ее по полю. Мужиков уже не было, а Неизвестный, свернувшись в комок, лежал на земле. Семка приподнялся и сел. — Дедушка! — позвал он старика, но тот не ответил. «А где ж мужики-то?» — подумалось ему сейчас же, и вдруг стало страшно за Неизвестного… Ветер свистел, раздувая золу; по черным головешкам шуршали обгорелые ветки, и все поле, казалось, шуршит и стонет… Становилось жутко. — Дедушка! — крикнул еще раз Семка, но голос его отнесло ветром в другую сторону. Глаза его против воли закрывались, голова отяжелела и сама падала на плечи. Семка снова прилег, а вокруг и отовсюду гудело ему в уши: з-з-з-з!.. И ему чудилось, что Неизвестного убили разбойники, чудилось опять где-то близко Белое, но войти в него кто-то мешает, кто-то тянет назад, тянет туда на огромное поле, где стоит серый барак. — «А… ты домой?!» — говорит чей-то сердитый голос. Затем приносят горячие щи и наливают Семке прямо в рот, льют на голову, льют все больше и больше, так что на голове вырастает целая горячая гора, а щи все льют, все льют… Голова распухает, внутри горит костер, Семка задыхается и открывает глаза. Над ним сидит Неизвестный и печально кивает головой. — Что, брат? — говорит он, трогая его лицо рукою. И Семка видит над собою небо, солнце, седую бороду, впалые глаза. — Что брат?.. Дело-то наше, видно, дрянь! — Дедушка… — еле пробормотал Семка. — Ну-ка брат, встань, посиди! Старик поднял его, посадил к себе на колени и дал привалиться к своей груди головой. — Что, брат? — Ничего, — пробормотал снова Семка. — Очувствуйся немножко, да надо итти, как-нибудь… Не помирать же здесь! Бог милостив! Через час они уже брели тихонько по дороге обнявшись. Неизвестный шагал мерно и уверенно, а Семка часто спотыкался и сбивался с шагу. — Город-то больно далече, — жаловался старик. — В больницу бы тебя положить… Ты ведь не то, что я… тебе можно… А мне вот глаз нельзя туда показать… в город-то. Эх житье, житье!.. Немного спустя Семка остановился. — Дедушка… ноги не идут. Давай посидим. — Отойдем в рощу. Там потеплее. Ну, держись за меня. Вот так! Ну пойдем. В роще оба они сели. Неизвестный велел Семке положить голову к нему на колени, а сам наломал сучьев и сделал из них постель. — Ложись, ложись, мужичок!.. Ложись! — Дедушка, — взмолился Семка, — не бросай меня одного!.. дедушка!Они брели тихонько по дороге, обнявшисьОн горько заплакал и не говорил уже более ни слова. Опять ему стало казаться, что вокруг все гудит и свистит, опять кто-то тянет его за голову, и все перед ним кружится и горит… — Домой! домой!.. — тяжело выговаривает иногда Семка и через силу открывает глаза, но уже ничего не видит… Иногда