и город кривой.
А что, разве двух не довольно?
Довольно и хватит с лихвой.
Чтоб снова вот эдак чудесить,
Желания большего нет —
Меняю
на трижды по десять
Все тридцать пережитых лет.
Пушкинская палка
Та железная палка, что Пушкин носил,
Чтобы прибыло сил;
Та пудовая трость,
Чтобы — если пришлось —
Хоть ударь,
Хоть толкни,
Хоть отбрось!
Где она
И в который попала музей?
Крепко ль замкнута та кладовая?
Я хотел бы ту трость разломать для друзей,
Хоть по грамму ее раздавая.
У хороших писателей метод простой:
Повоюй, как Толстой.
Походи по Руси, словно Горький, пешком,
С посошком
И заплечным мешком.
Если есть в тебе дар, так стреляй, как Гайдар,
И, как Байрон, плыви по волнам.
Вот кому не завидовать следует нам,
Просто следовать следует нам.
Поэты «Правды» и «Звезды»
Поэты «Правды» и «Звезды»,
Подпольной музы адъютанты!
На пьедесталы возвести
Хочу
забытые таланты.
Целы хранимые в пыли,
В седом архивном прахе
крылья.
Вы первые произнесли,
Не повторили, а открыли
Слова: Народ, Свобода, Новь,
А также Кровь
И в том же роде.
Слова те били в глаз и в бровь
И были вправду о народе.
И новь не старою была,
А новой новью
и — победной.
И кровь действительно текла
От рифмы тощей
К рифме бедной.
Короче не было пути
От слова к делу
у поэта,
Чем тот,
Где вам пришлось пройти
И умереть в борьбе за это!
Памяти Луначарского
Памяти Луначарского
Надо стихи написать.
Он в голодное время
Вздумал балет спасать.
Без продовольствия бросовые
В хоре пойдут голоса.
Лошади — даже бронзовые —
Не проживут без овса.
Это знал Луначарский.
Склады он перерыл,
Чтобы басам — на чарку,
Хлеба — для балерин.
Холодно было, голодно —
И не нужны для людей
Тихие песни горлинок,
Плавные па лебедей.
Нужно? Нет, не нужно.
Следовательно — нельзя.
И с Луначарским дружно
Не согласились друзья.
Но Луначарский занял
Под личный авторитет
Топливо, хлеб и залы
И сохранил балет.
Бедной, сырой, недужной
Он доказал Москве:
Нужен балет ненужный
Сердцу и голове.
Вежливый и отважный,
Он говорил друзьям:
— Важен этот неважный
Мне. Еще больше — вам.
Если балету чествовать —
Знает начать с кого.
Спляшем же и станцуем
В честь Луначарского.
О В. И. Сурикове
— Хочу служить народу,
Человеку, а не рублю,
А если — на хлеб и воду, —
Я хлеб люблю
И воду люблю.
Так говорил Василий
Суриков, мой педагог,
Выбравший без усилий
Вернейшую из дорог.
Как мне ни будет тяжко,
Мне поможет везде
Любовь к хлебу. К черняшке.
Любовь к чистой воде.
Художник
Художник пишет с меня портрет,
А я пишу портрет с художника,
С его гримас, с его примет,
С его зеленого макинтошика.
Он думает, что все прознал,
И психологию и душу,
Покуда кистью холст пронзал,
Но я мечты его нарушу.
Ведь он не знает даже то
Немногое, что я продумаю
О нем и про его пальто —
Щеголеватое, продутое.
Пиши, проворная рука,
Додумывайся, кисть, догадывайся,
Ширяй, как сокол в облака,
И в бездну гулким камнем скатывайся.
Я — человек. Я не ковер.
Я думаю, а не красуюсь.
Не те ты линии провел.
Куда труднее я рисуюсь.
«Широко известен в узких кругах…»
Широко известен в узких кругах,
Как модерн старомоден,
Крепко держит в слабых руках
Тайны всех своих тягомотин.
Вот идет он, маленький, словно великое
Герцогство Люксембург.
И какая-то скрипочка в нем пиликает,
Хотя в глазах запрятан испуг.
Смотрит на меня. Жалеет меня.
Улыбочка на губах корчится.
И прикуривать даже не хочется
От его негреющего огня.
«Маска Бетховена на ваших стенах…»
Маска Бетховена на ваших стенах.
Тот, лицевых костей, хорал.
А вы что, игрывали в сценах,
В которых музыкант играл?
Маска Бетховена и бюст Вольтера —
Две непохожих
на вас головы.
И переполнена вся квартира,
Так что в ней делаете вы?
Скульптор
На мужика похожий и на бога
(А больше все-таки на мужика),
Сгибается над глиною убогой.
Работает.
Работа нелегка.
К его труду не подберешь сравненья.
На пахоту и миросотворенье,
А более на пахоту похож.
Да, лемеха напоминает нож,
По рукоять ушедший в сердце глины
(Убогая, а все-таки земля!).
И надобно над ней горбатить спину,
Ножом ее и плугом шевеля,
Покуда красотою или хлебом
Она не встанет,
гордая,
под небом.
