место что-то еще. Я чувствовал присутствие в  ветре, которое, казалось, приближалось ко мне со всех сторон. Это ощущение пробирало  до костей и бросало в пот.

Я не стал там задерживаться. И отправился домой,  испытывая чувства, которые не могу адекватно описать. Честно говоря, так  страшно мне не было даже в детстве по ночам. Но мой страх был смешан с какой-то  дезориентацией и убежденностью в моей совершенной незначительности среди этих  черных деревьев. Их шум, Генри. Мне казалось, будто я потерпел кораблекрушение  в бушующем море.

Не успел я уйти далеко, как с той стороны,  откуда я шел, донесся страшный шум. Как будто освобожденный боров испытывал  невероятные страдания. Хотя тогда это было похоже на крики испуганного ребенка.  Затем его визги резко прекратились, и эта внезапность была хуже самих криков.

Я бросился бежать. Так быстро, как только мог. Я  бежал, пока не почувствовал, что сердце вот-вот не выдержит. Я сильно порезал  голову о ветку и разбил колено о корень дерева, когда упал. А сквозь деревья за  мной гнался холодный ветер. Вместе с его порывами до меня донесся вой, который  еще долго, если не всю жизнь, будет отдаваться эхом у меня в голове. Здесь, на  севере, обитают волки. медведи и песцы. Возможно, я даже слышал росомаху, или  так мне показалось. Мне приходилось слышать лай шакалов, а также рев бабуинов в  сафари, но вчера я готов был биться об заклад, что ничто в зверином царстве не  могло издавать такой крик при охоте. В нем была какая-то жуткая нотка триумфа.  И я убежден, что какое бы животное ни издавало этот вой, оно преследовало меня,  Генри. Прошлой ночью я слышал какие-то звуки в загоне, в задней части дома. А  этим утром я обнаружил следы. Такие не оставляют даже медведи.

Скажу лишь, что насмотрелся и наслушался я  достаточно. В пятницу я должен добраться до аэропорта в Эстерсунде. А пока  соберу вещи и закрою ставнями дом на зиму. Солнце утром еще яркое и сильное, и  я чувствую, что это время суток здесь наиболее приемлемое. Утром мне придется  трястись на велосипеде до почтового ящика, чтобы отправить это письмо. И пока я  буду там, мне нужно будет сделать по телефону заказ в транспортной компании,  чтобы они приехали за мной и снаряжением через два дня.

Твой друг,

Уильям Аттертон.

Я  молча вернул письмо Генри, и он продолжил рассказ.

"Я  с нетерпением прождал до конца недели и даже сделал опрометчивый звонок в шведское  консульство, только чтобы выяснить, что ближайший местный орган власти  находится в Радалене, в почти восьмидесяти километрах от дома Аттертона. Так  как я не заявлял о каком-либо преступлении или несчастном случае, и, откровенно  говоря, постеснялся пересказывать содержание письма по телефону, я решил, что лучше  сам отправлюсь в Швецию в следующий понедельник. Пусть даже если мы разминемся.  Хотелось бы думать, что кто-то из моих друзей, поступит так же, если получит от  меня письмо подобного содержания, пока я нахожусь за границей. Я как минимум  мог сопроводить бедного Аттертона домой и помочь ему получить профессиональную  психологическую помощь.

"Когда  в понедельник, рано утром я летел на первом самолете в Стокгольм, пожилой швед,  сидевший рядом, увидел разложенную у меня на коленях карту и спросил, не требуется  ли мне помощь. Еще он обратил внимание, как я борюсь с четырьмя авторитетными  путеводителями, в поисках дополнительной информации по Радалену. Там было  упоминание о провинциях Норрланда, но очень мало говорилось про Емтланд, и  совсем ничего про Радален. Поэтому я воспользовался любезным предложением  своего попутчика и расспросил, как можно добраться до Радалена. На что  джентльмен сразу же задал мне вопрос, такой же проницательный, как и его  взгляд. "А почему вы хотите повидать Радален?" - Как и большинство  его соотечественников, мужчина говорил на прекрасном, английском, и выражался  четко и ясно.

Какое-то  время я не мог дать внятного объяснения, но джентльмен сообщил мне, что сам он  родом из южной части Емтланда, но не живет там с юных лет и редко бывает в тех  местах. Однако, несмотря на то, что большинству шведов не знакома репутация Радалена,  представители его поколения, выросшие в той местности, вряд ли забудут истории,  слышанные в детстве. Многие части Швеции более предпочтительны для гостей, чем  Радален. В молодости ему было запрещено уходить так далеко на север.

Конечно,  я сделал вид, что поверил словам мужчины, и старался никак не проявлять свой скептицизм.  Попросил его более подробно рассказать об этой репутации и упомянул о недавнем  переезде туда моего друга.

Он  начал рассказывать мне о вещах, которые сохранились в устной традиции, в  отличие от тех, которые были задокументированы историками, подробно описавшими  пережиток... скажем так, фольклора или вероучения, наблюдавшегося задолго до  агрессивной колонизации Швеции христианской церковью. Видимо, даже в начале  двадцатого века были еще распространены жертвоприношения животных. Они проводились  в конце каждого лета, чтобы умилостивить исконных обитателей лесов, до  наступления зимних лишений.

Утверждалось,  что эти исконные обитатели лесов - или Ра - являлись страшными тварями,  и служили основой для чудовищ из местных легенд. И всегда считалось, что леса  опасны, если не принять определенные меры предосторожности. Лесники и егеря  больше не могли бы бродить по ним, женщины не могли бы собирать дрова, а дети -  играть там. Затем, в семнадцатом веке, в период пуританского рвения, имевшего  целью смести остатки пантеизма в северной Швеции, обычай подносить дары был  жестоко подавлен. Но сразу после введения цензуры, как утверждал этот парень, в  северном Емтланде случился всплеск исчезновений. Сперва начал пропадать  домашний скот, затем более уязвимые представители местных общин. И именно в тот  период возникло конкретное предупреждение - Detsomenganggivitsarforsvunnet, detkommerattatertas, которое  джентльмен перевел для меня на английский. То, что некогда воздавалось,  исчезло. И некто придет получить это назад.

Эта  надпись была нанесена на столбы и вывески, как предупреждение для гостей, и,  как правило, рядом с ней вывешивалась лошадиная подкова, символ, вызывавший у Ра  дискомфорт, из-за его неприязни к конникам.

Несмотря  на временный запрет, подношения вскоре возобновились в надлежащих для этого  местах. А началось это в то