далекие годы моей юности...

Господин Бибабо шумно вздохнул и откинулся на подушках. Тяжелые веки его совсем закрыли глаза.

— Хорошее время! Я был наивен тогда, горячая голова, мечтатель, как вы. Днем бегал по редакциям, строчил хронику происшествий, ночью писал стихи. В юношеской самонадеянности я вообразил, что у меня поэтический талант, хотя на самом деле я просто начитался различных поэтов. Увы, эхо я принял за голос собственного сердца.

С комическим огорчением господин Бибабо развел руками.

— Когда же сонет не клеился, я подолгу простаивал у окна своего чердака, дыша ночной прохладой. Огни столицы светились внизу, великий город лежал у моих ног. Ах, Айт, я изнывал от желания обладать этой ветренной модницей — славой. Она брезговала моей мансардой, боялась поломать каблучки на золоченых туфлях, поднимаясь ко мне под самую крышу. Ну, что ж, я был упрям, я был упрямее ее.

Вышла книжка моих стихов, плохонькое подражание Уитмэну, — по молодости лет я был тогда социалистом. Книжка осталась незамеченной. Напрасно толкался я по книжным магазинам, прислушивался к разговорам в литературных кафе, — нет, о поэте Бибабо не говорил никто. В те дни, милый Айт, я подумывал о самоубийстве.

Бибабо состроил жалостную гримасу и тотчас хитро улыбнулся.

— Но, к счастью, — продолжал он, — в одно прекрасное утро я развернул газету и увидел свое имя. Какой-то Пилад не оставил камня на камне от моего произведения. На следующий день в другой газете критик, назвавшийся Орестом, взял стихи под защиту. Разгорелся бой.

Противники проявили в полемике и жар и блеск, хотя пользовались подчас некрасивыми приемами. Азартный Пилад, например, перетряхнул перед читателями все грязное белье почтенной семьи Бибабо за несколько поколений. Орест тотчас отпарировал удар, заявив, что редактор враждебной газеты нечист на руку. В драку на всем скаку врезались прославленные полемисты.

— Давно забыт был повод междоусобицы — тоненькая книжка моих стихов. Но фамилию Бибабо запомнили. Она была связана со скандалом. «А, это тот, который...» — говорили многозначительно, когда упоминалось мое имя, и это заменяло мне визитную карточку... Ну-с, а по вечерам, после побоища, Орест и Пилад мирно сходились под низким потолком моей мансарды и с удовольствием вспоминали «те битвы, где вместе рубились они».

— Они были вашими друзьями? — спросил Айт.

— Больше того! Это был я сам, Орест и Пилад в одном лице. В то время как раз много писали о раздвоении личности, и я подумал: почему бы и моя личность не могла раздвоиться на короткое время, причем так, чтобы это принесло мне пользу?.. После знаменитого спора Ореста и Пилада я понял свое призвание, оставил стихи и занялся публицистикой. Я запомнил вдобавок, что всюду и везде человеку должны предшествовать герольды: либо сплетня, либо легенда, — остаться незамеченным хуже всего!

Собеседник господина Бибабо передернул худыми плечами.

— Вы не согласны со мной? — Господин Бибабо беспокойно заерзал в кресле, приближаясь к цели разговора. — А как вы представляете свое счастье? Откровенность за откровенность!

Айт смущенно улыбнулся, подпер подбородок ладонью. Интонации его голоса стали мягче, задушевнее.

— Видите ли, сударь, — начал он, — я — горожанин. Вы бывали когда-нибудь в квартале тряпичников?.. Я провел там детство. Помните эти узкие, мрачные улицы и голые, без зелени, дворы-колодцы? До десяти лет я не видел деревьев. «Садом» в семье у нас назывался кактус в кадке, стоявший на подоконнике и напоминавший колючий кукиш. Вам понятно, что делалось со мной, когда мы поехали на несколько дней в деревню, к родственникам отца? Такой покой вокруг: ни запаха бензина, ни лязга трамваев — зеленые холмы, тишина и множество цветов, названия которых я и не успел узнать.

Хотел бы я пожить там вволю. Просто гулять и дышать. И удить рыбу. Какая там река, сударь! Неглубокая и совсем прозрачная. Не то, что наши городские каналы, в которых течет одно машинное масло. Бархатное песчаное дно! И сколько рыбы! Там бьют щук острогами прямо с прибрежных камней, поверите ли!

Сам-то я предпочитаю приманку на мотылька. С берега на берег перебрасывают бечеву, на которой подвешено несколько стрекоз и мотыльков. Река разделяет рыболовов. Они медленно идут, каждый на своем берегу, держа за концы бечеву и чуть перебирая ее пальцами. Крылатые пленники то окунаются в воду, то взлетают над ней. Рыба принимает их за живых и жадно глотает приманку. Брызги, легкий плеск!

Свое счастье я представляю так. Звенят кузнечики. Солнце. Весь остальной мир где-то далеко, по ту сторону холмов. Я неторопливо бреду по колено в траве. На другом берегу реки идет моя черноглазая подруга. Дрожание ее пальцев передается моим через бечеву. «Славно, Анри!» — кричит она и смотрит на меня из-под ладони, — так ярко светит солнце. «Чудесно, Мари!» — кричу я в ответ. Но простите, сударь, я увлекся...

Господин Бибабо со странным выражением смотрел на него.

— Нет, почему ж, мой друг, — ласково сказал он. — Вы не представляете себе, с каким интересом я слушаю вас. И сколько все это должно стоить: дом у реки, луг в цветах, черноглазая Мари — все вместе?

— Больше, чем я зарабатывал в театре, сударь, — ответил Айт. — Я получал там двести франков в месяц.

Как опытный оратор, господин Бибабо помолчал с полминуты, потом сказал значительно и неспеша, точно поворачивал на свет каждое слово и любовался им.

— Я, дорогой Айт, смогу платить вам в тридцать раз больше! И я заключу с вами контракт на пять лет. Безработица перестанет страшить вас. Погодите! Не делайте протестующих жестов. Это не отступное, нет! Не прерывайте меня, и я все объясню вам.

С этими словами господин Бибабо взял с письменного стола «Календарь на каждый день» и принялся задумчиво перелистывать его.

— Возьмем любой день наугад, — сказал он, — хотя бы послезавтра. Видите, сколько здесь записей? Все это предстоит мне проделать. Я должен говорить речи, позировать фотографам, ввязываться в скандалы.

А когда мне придумывать свои остроумные экспромты? В Южной Америке, говорят, политические деятели не расстаются с двенадцатизарядным револьвером. Я же не рискую выходить из дому, не имея в кармане с полдюжины политических острот и анекдотов. В тот день, когда моим слушателям станет скучно, я погиб как политический деятель.

Господин Бибабо продолжал, откидываясь в кресле:

— Теперь вы видите, как вы мне нужны. Требуется второй Бибабо, который разгрузил бы меня от черной работы, выступал вместо меня на митингах, завтраках, приемах, говорил, смешил, нравился. Это будет совсем не то раздвоение личности, что в случае с