beings who have witnessed the sack of a city or the falling to pieces of a people to desire to set down what they have witnessed for the benefit of unknown heirs or of generations infinitely remote; or, if you please, just to get the sight out of their heads. Людям, оказавшимся свидетелями осады города или исчезновения целого народа, свойственно желание записать то, что они видели своими глазами, на благо неведомых потомков или будущих поколений. Избавиться, если угодно, от наваждения - как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Some one has said that the death of a mouse from cancer is the whole sack of Rome by the Goths, and I swear to you that the breaking up of our little four-square coterie was such another unthinkable event. Кто-то сказал, что смерть мыши от рака повлекла за собой осаду Рима готами, - уверяю вас, событием не меньшего масштаба был развал нашего маленького табльдота. Supposing that you should come upon us sitting together at one of the little tables in front of the club house, let us say, at Homburg, taking tea of an afternoon and watching the miniature golf, you would have said that, as human affairs go, we were an extraordinarily safe castle. Жаль, что вам не довелось увидеть нас в ту пору: мы сидим вчетвером за столиком в летнем кафе перед зданием английского клуба, скажем, в Гомбурге, пьем чай, смотрим, как рядом на детской площадке играют в гольф. Вы бы сказали: "Нет, эти четверо полностью застрахованы от всех житейских бурь и страстей!" We were, if you will, one of those tall ships with the white sails upon a blue sea, one of those things that seem the proudest and the safest of all the beautiful and safe things that God has permitted the mind of men to frame. Как тот, если угодно, высокий парусник о белых парусах на синей глади океана, что служит символом всего прекрасного, гордого и нетленного, что Г осподь позволил создать человеческому разуму. Where better could one take refuge? Где найти лучшее убежище? Where better? Где? Permanence? Stability? Постоянство, устойчивость - неужели все это в прошлом? I can't believe it's gone. Трудно поверить. I can't believe that that long, tranquil life, which was just stepping a minuet, vanished in four crashing days at the end of nine years and six weeks. Трудно поверить, что долгая покойная жизнь, которая целых девять с лишним лет шла ритмично, как часы или менуэт, враз оборвалась за четыре обвальных дня. Upon my word, yes, our intimacy was like a minuet, simply because on every possible occasion and in every possible circumstance we knew where to go, where to sit, which table we unanimously should choose; and we could rise and go, all four together, without a signal from any one of us, always to the music of the Kur orchestra, always in the temperate sunshine, or, if it rained, in discreet shelters. Я не случайно сказал "менуэт". Ей-богу, в нашей близости было что-то от старинного танца. Мы всегда точно знали, где бы мы ни оказались и что бы с нами ни случилось, куда идти, где сесть, какой столик всем вместе выбрать. Под музыку санаторного оркестра мы вчетвером все разом, точно кто-то подавал знак, вставали и выходили из ресторана, на улицу, где грело нежаркое солнце, или, если шел дождь, укрывались в каком-нибудь уютном кафе. No, indeed, it can't be gone. Нет, такое не кончается. You can't kill a minuet de la cour. С придворным менуэтом покончить нельзя. You may shut up the music-book, close the harpsichord; in the cupboard and presses the rats may destroy the white satin favours. Можно закрыть ноты, запереть клавесин. В платяном шкафу и в гладильной могут завестись мыши - они прогрызут нарядные банты из белого атласа. The mob may sack Versailles; the Trianon may fall, but surely the minuet-the minuet itself is dancing itself away into the furthest stars, even as our minuet of the Hessian bathing places must be stepping itself still. Толпа осадит Версаль, падет Трианон, но менуэт закончиться не может! Этот танец уводит нас к самим звездам, кажется, он по-прежнему звучит на водных курортах в немецких землях Гессен, где мы бывали. Isn't there any heaven where old beautiful dances, old beautiful intimacies prolong themselves? Не могу поверить, что больше нет небес обетованных, где медленно плывет прекрасный старинный танец и кавалеры обмениваются с дамами интимными признаниями. Isn't there any Nirvana pervaded by the faint thrilling of instruments that have fallen into the dust of wormwood but that yet had frail, tremulous, and everlasting souls? Не может быть, что хрупкой, трепетной и вечной душе негде больше обрести нирвану - пьянящую стихию звуков, что, кажется, навеки создана струнными инструментами, которые сами, скорей всего, давно рассыпались и истлели. No, by God, it is false! Нет, все не так! It wasn't a minuet that we stepped; it was a prison-a prison full of screaming hysterics, tied down so that they might not outsound the rolling of our carriage wheels as we went along the shaded avenues of the Taunus Wald. Какой, к черту, менуэт - тюрьма! Не было музыки - мы вчетвером сгрудились в одиночке, где стоял истерический женский визг. Его не было слышно только потому, что его заглушал стук колес нашего экипажа, катившего по темным аллеям Таунус-Вальда. And yet I swear by the sacred name of my creator that it was true. И все же музыка была, клянусь именем Создателя! It was true sunshine; the true music; the true splash of the fountains from the mouth of stone dolphins. Было солнце, звучала музыка, били фонтаны в виде каменных дельфинов. For, if for me we were four people with the same tastes, with the same desires, acting-or, no, not acting-sitting here and there unanimously, isn't that the truth? Я думаю: - ведь если мы, четверо взрослых людей с одинаковыми вкусами, с одними и теми же желаниями казались - нет, не казались, мы были все вместе заодно, то это не могло быть ложью. If for nine years I have possessed a goodly apple that is rotten at the core and discover its rottenness only in nine years and six months less four days, isn't it true to say that for nine years I possessed a goodly apple? Если девять лет подряд я обладал красивым яблоком, не зная, что оно с прогнившей сердцевиной, и обнаружил изъян только спустя девять с половиной лет за какие-нибудь четыре дня, - так разве неправдой будет сказать, что в течение целых девяти лет я был обладателем райского яблока? So it may well be with Edward Ashburnham, with Leonora his wife and with poor dear Florence. Наверняка в таком же неведении пребывал и Эдвард Эшбернам, и его жена Леонора, и бедная милая Флоренс. And, if you come to think of it, isn't it a little odd that the physical rottenness of at least two pillars of our four-square house never presented itself to my mind as a menace to its security? Хотя, конечно, если задуматься, получается немного странно: девять лет подряд не замечать гнильцо, по крайней мере, у двух опор нашего четырехмачтового судна, не видеть никакой угрозы нашей безопасности. It doesn't so present itself now though the two of them are actually dead. Двое из нас уже мертвы, а мне все еще трудно в это поверить. I don't know.... Не знаю... I know nothing-nothing in the world-of the hearts of men. Душа человеческая - потемки. Ничего о ней не знаю - абсолютно ничего. I only know that I am alone-horribly alone. Знаю только, что я одинок, одинок страшно. No hearthstone will ever again witness, for me, friendly intercourse. Не видать мне больше домашнего очага, не вести задушевные беседы. No smoking-room will ever be other than peopled with incalculable simulacra amidst smoke wreaths. Отныне курительная комната для меня - это совершенно непонятный симулякр, дымовая завеса. Yet, in the name of God, what should I know if I don't know the life of the hearth and of the smoking-room, since my whole life has been passed in those places? Хотя, Г осподи, о чем мне еще, кажется, знать, как не о домашнем очаге и курительной комнате, где, собственно, и прошла вся моя жизнь? The warm hearthside!-Well, there was Florence: I believe that for the twelve years her life lasted, after the storm that seemed irretrievably to have weakened her heart-I don't