пограничников не осталось не только гранат, но и бутылок с горючей смесью, их танки двигались неторопливо и обстоятельно, от одного мелкого окопчика к другому, вертелись над каждым, заживо хороня пограничников. А в километре от них на дороге стояла голова колонны, и по блеску биноклей было понятно, что для фашистов это всего лишь спектакль…

Тимофей не испытывал страха - на эмоции не осталось времени. Он очнулся от содрогания земли. В уши ломился рев танковых дизелей, скрежет и лязг траков. Легкие были забиты едкой тротиловой гарью. Откашливаясь, Тимофей протер запорошенные глаза, и первое, что он увидел, была снарядная воронка совсем рядом с его окопчиком. Эта штука меня и оглушила, понял Тимофей, и уже соображал, куда бы увернуться от надвигающейся громады танка. Но вокруг было голо и плоско, второй Т-6 неторопливо поворачивался над ячейкой на дальнем фланге, и автоматчики осмелели, прочесывали позицию, почти не остерегаясь. Успею прибрать хотя бы одного, решил Тимофей, но, пока вскидывал к плечу самозарядку, увидел прямо перед собой, в каких-нибудь пяти метрах, лицо механика-водителя. Передний люк был открыт, немец подался вперед, изумленно глядя на невесть откуда взявшегося пограничника. Тимофей дважды выстрелил в это светлое прыгающее пятно почти в упор, причем еще слышал, как выстрелы отзывались болью в простреленном на рассвете левом плече, и последнее, что он помнил, сползая на дно окопчика, был знакомый с детства запах разогретой солнцем стали, перемежающийся гарью неотработанной солярки. Потом его сдавило отовсюду…

Потом он услышал скрип.

Неторопливый скрип отменной новой кожи. Это были сапоги. Они приближались лениво, и, хотя были пока что только звуком, Тимофею почудилась опасность большая, чем если б на него снова надвигался танк.

Но Тимофей не шелохнулся.

Он уже понял, что жив, что лежит на горячей земле навзничь, что два молота, которые тяжело, но не больно бьют в выемку под левой ключицей, так что в мозг отдается, - гуп-гуп, гуп-гуп, - это пульс в утренней ране. А больше нигде не болело. Только шевелиться все равно было нельзя. И глаз открывать нельзя. Тимофей еще не знал почему, но инстинкт подсказывал: замри.

- А вот этот жив, господин майор, - каркнуло совсем рядом. - Сейчас очухается.

- Ты поосторожней, Харти, - отозвался второй. У этого голос был мягче, и окончания слов будто таяли. - Эти дикари коварны.

- Плевал я на них, Петер… Господин майор, разрешите, я его пристрелю. Мне все равно надо будет сегодня кого-нибудь ухлопать. На счастье. Такая у меня система. Так было в Польше, и во Франции, и каждый раз на Балканах. Я пришивал хоть одного в первый же день - меня этому дед научил, а он самого Бисмарка видел два раза! - и потом у меня все получалось в любой заварухе.

Тимофей знал несколько десятков немецких слов - достаточно для элементарнейшего разговора, и даже для предварительного допроса хватало; и сейчас он угадывал отдельные слова, однако связь между ними ускользала, смысла не было. Да Тимофей и не искал этот смысл. Их только двое - вот что он понял. И подумал: уж с двумя-то управлюсь. А дальше что бог даст.

Из-под ресниц Тимофей видел пыльные голенища кирзовых сапог, а сразу за ними - веселое молодое лицо и два железных зуба за короткой верхней губой. И автомат. Плоский, какой-то маленький, почти игрушечный, он болтался на ремне, закинутом через правое плечо; сдернуть его не составит труда. Правда, стрелять из таких Тимофею не приходилось, только на методических плакатах и видел. Ладно, как-нибудь сообразим.

Немец повернул лицо в сторону, опять что-то говорит. Удобней момента не будет…

Тимофей метнулся вперед. Ствол автомата был теплым; он показался Тимофею тонким и хрупким, как соломинка. Немец, как и следовало ожидать, опрокинулся от легкого толчка. Чтобы сбить с толку второго, Тимофей, уже завладев автоматом, перекатился в сторону, сел, увидел этого второго - длинного, с вытянутой смуглой рожей, похожего на румына, - поднял автомат, но выстрелить не успел. Вдруг все пропало.

Очнувшись почти сразу, он уже не притворялся. Тяжело перевернулся на грудь и сел. Перед глазами плыло. И шея казалась деревянной, стянула горло и ни кровь, ни воздух не пропускала.

Немец, поблескивая фиксами, сидел в той же позе и смеялся. Его куртка была запорошена по всему боку красной глиной.

- Ты старался карашо. Зер гут! - Он показал большой палец. - Я довольный. Я отшень довольный… Ты - Голиаф. Абер я победил тебя в один удар. Джиу-джитс!

Он гордился, что говорит по-русски, но это давалось ему нелегко. Он сразу вспотел, достал из бокового кармана большущий голубой платок, уже грязный, вытер шею, лоб и особенно тщательно запотевшие глазницы. Заметил, что бок весь в глине, опять рассмеялся и подмигнул Тимофею.

Тимофей поглядел на смуглого. Тот держал карабин под мышкой и ковырял широкими плоскими пальцами в красной пачке сигарет. Значит, он опять вне игры. Если попытаться снова…

Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь сейчас - движение гитлеровской армады, - настолько его потрясло, что на какое-то время он забыл обо всем. Он даже думать не мог толком, смотрел - и все.

Самоходки, танки, машины с солдатами, артиллерия, бронетранспортеры выкатывались из далекого, серого от зноя леса, новенькие и свежевыкрашенные, почти без интервалов, а чаще впритык; колонна выползала, как дождевой червь из рассохшейся земли, и голова этого червя терялась где-то за спиной у Тимофея, в покрытых аккуратными перелесками, распаханных холмах, которыми здесь начинались предгорья Карпат.

Он не испугался. Он только решил, что надо бы все это подсчитать и запомнить, - сказалась привычка, выработанная тремя годами службы на границе. Но откуда начинать счет? Стальная орда текла однообразная и безликая, чуть ослабишь внимание - тут же собьешься. А я не поштучно, я вас до подразделениям буду брать на заметку, злорадно подумал Тимофей и начал считать, хотя и понимал, что никуда эти данные сообщить не сможет.

- Слюшай, - затеребил его немец, - я мог ды-ды-ды - и тебе капут. Абер я дарю тебе жизнь. Вита нова! Теперь я твой второй муттер. Твой мама.

- Довольно болтать, Харти, - раздался за спиной Тимофея незнакомый голос, он чуть повернул голову и увидел сапоги. Сверкающие, новенькие сапоги бутылками. Как же я мог забыть о них! - подумал Тимофей. Это было так явственно, это не могло быть бредом…

Он взглянул выше и встретился глазами с офицером.

Это был майор. Ему еще не было и тридцати. Лицо спокойное, немного усталое; в светлых глазах угадывалось любопытство; оно просвечивало через холодную спесь, и Тимофей понял, что предчувствие не обмануло, что