являются особой формулировкой длинного многогранного и многовекового Предания, вплоть до заключительного Откровения или явления Бога среди нас.

Таким образом, в этом исследовании нам важно открыть это Предание: все свидетельства о действии Бога через человека и о Его живом присутствии в существовании людей в прошлом, чтобы и сегодня каждый из нас мог бы лучше воспринять Присутствие Бога внутри самого себя, мог бы лучше определить, чего Он ждёт от нас, ведь лучше начать предчувствовать Любовь, которая скромно прячется внутри нашего ожидания и оказаться безоружным, чтобы более не иметь возможности ни в чём отказать этой Любви.

Итак, писание занимает особое положение в нашем исследовании, даже если из педагогических соображений нить изложения не начинается с него. Но всегда через тексты Писания мы пытаемся возвыситься до этого опыта. Нам не помешает также использовать и все источники научной экзегезы. Но приходится признать, что если великие тексты Откровения поддаются ощутимо различающимся интерпретациям, то очень редко имеются сугубо научные причины, с точки зрения чистой экзегезы, которые создают различия в интерпретации. За развитым научным аппаратом всегда скрывается фундаментальный выбор, истинные мотивы которого находятся вовне. Мы по необходимости совершили то же самое, и нам представилось бесполезным пытаться показывать каждый раз то, что наше толкование единственно научно возможное. Нам было достаточно показать, что оно было, по крайней мере, научно пригодным, как и другие.

То, что нами руководит при фундаментальном выборе между одинаково научно ценными толкованиями — это согласие с последующим развитием и, может быть, более точно — с дальнейшим объяснением того же самого Предания; следовательно, согласие с догматикой и великими богословами первоначальной Церкви, особенно греческой и восточной, и с духовным опытом святых.

Почему в экзегезе имеет смысл искать согласие только с богословием первоначальной Церкви и, особенно, с богословием Церквей Востока? Ведь Запад, начиная с XIII века, развил очень рационалистическое и очень философическое богословие, которое в настоящее время само может находиться в гармонии только с полностью рационализированным толкованием Писания. Всё связано.

Исходя из Писания в наиболее мистическом его толковании, мы последуем тому направлению мысли, которому соответствует такой тип духовного опыта, начиная с наиболее великих учителей Церквей Востока до разрыва с Западом, то есть до XI века. Очевидно, эта граница очень искусственна, так как богословие продолжило своё развитие на Востоке и после этого разрыва и, даже несмотря на все превратности истории, вплоть до богословия сегодняшних православных Церквей. Но после этого разрыва великие богословы Церквей Востока более не пользуются никаким юридическим авторитетом на Западе. Таким образом мы остановились у этой границы, хотя она и представляет нам историческое свидетельство об этом Предании достаточно неполно.

Собственно наше историческое изучение восточной традиции, однако, уходит гораздо дальше, чем большая часть трудов, используемых на Западе. Обычно эти труды останавливаются на святом Кирилле Александрийском для последующего перехода к западной традиции: как будто внезапно в V веке весь христианский Восток перестал существовать. Сообщим также о том, что мы пытались дать отчёт о собственно восточном (не греческом) богословском подходе гораздо в большей степени, чем это делается обычно. Наконец, имея возможность писать после многочисленных исследователей, мы часто получали большую возможность, чем они, заставить почувствовать глубокое единство всего этого направления мысли. Нередко происходит так, что современный западный специалист по одному из этих древних восточных авторов преподносит как странность (сбивающую с толку и полностью присущую автору, которого он изучает) мнение или схему мысли, которая в действительности была общей для всех богословов той эпохи. Первые исследователи не могли заметить этого. Благодаря им сегодня возможен синтез.

Что касается латинского Запада, наше исследование, к сожалению, является неполным. Оно оказалось, кроме того, более сложным, так как нам следовало не только изучить великие свидетельства мистической традиции, общей Востоку и Западу, но также и пытаться попутно обнаружить, когда и почему Запад начал разрабатывать другую традицию, более философскую и более рационалистическую — ту, которая как раз и завела нас сегодня в тупик.

Мы рассмотрели от первых веков только несколько особых моментов, но зато особенно показательных, которые оказали решающее влияние на все последующие века. Великим учителем в этом периоде для потомков был блаженный Августин († 430).

Мы только немного коснулись чудесного расцвета монашеского богословия XI—XII веков, а также того, что было вне его. Это направление мысли, в отличие от предыдущего, затем быстро подверглось забвению и не оставило следов. Однако следовало бы возобновить исследование, так как, без сомнения, таким образом лучше можно обнаружить на Западе великое Предание, развитое на Востоке, духовную и, в то же время, умозрительную пищу для ума и души.

Мы, напротив, подробно изучили положения схоластики, поскольку в своём позднем развитии, а затем через обновление, которое наступило по воле Льва XIII, вновь подтверждённой на II Ватиканском соборе; именно она сегодня, в зависимости от ряда нюансов, составляет глубину или основу всей богословской римско-католической мысли.

Но на Западе именно у святых и мистиков мы нашли действительно великое традиционное направление, в котором действие Божие проявляется в каждый момент и раскрывает его в течение жизни и в сердце каждого. Их свидетельство ещё более важно для нас, так как оно не только подтверждает богословскую традицию Восточной Церкви, но и приносит дополнение, ставшее необходимым нам на Западе. Богословие великих учителей Востока полностью исходит от опыта Бога. Но их сдержанность заставляет никогда не делать ничего кроме коротких намёков на этот опыт. Напротив, наши западные святые не смогли развить богословия, которое соответствовало бы их опыту; зато они нам передали его очень свободно, часто спонтанно и со множеством деталей.

Речь идёт не о том, чтобы нам привлекать во что бы то ни стало всех великих святых и всех мистиков. Мы приводили их свидетельства только тогда, когда они отвечали нуждам нашего изложения. Неудивительно поэтому, что тут не найти определённых, поистине почитаемых имён, таких, как имя святой Жанны д’Арк († 1431), или имя святого Франциска Ассизского (†