Очень бледная, усталая, не раздеваясь, тяжело присела у стола и вдруг заплакала. Я кинулся к ней. Она прижала меня к себе, ласково оглаживая мои взлохмаченные волосы. Я ждал, когда она немного успокоится, чтобы сказать ей о хозяйке. Но мама, кажется, могла так беззвучно плакать целый день, уставившись в одну точку, не вытирая слез.

И тут снова заявилась тетя Даша. Молча кивнув маме головой, она села рядом с ней и заговорила с явным сочувствием:

— Ну-ну, Александра Григорьевна, хватит вам, хватит. Остались живы — и слава Богу. Вы лучше расскажите, что видели, мы вот с Борей и послушаем…

Ее ласково-повелительный тон словно бы заставил маму очнуться. Она старательно вытерла слезы и, положив руку на мою голову, начала рассказывать…

Когда она, наконец-то закончив платье, отправилась к Мальневым, чудная ночь стояла над городом. Такие ночи бывают именно накануне Пасхи. В небе проплывали одинокие серебристые облачка, осторожно огибая торжественную луну, которая светила ровно, щедро, окрашивая все окрест в мягкие голубоватые краски. Мама даже постояла немного у калитки, наслаждаясь этим прекрасным небом. Вот уж действительно: и звезда с звездою говорит! На душе сделалось покойно, умиротворенно от всей этой предпасхальной благодати. Однако поздно уже, надо идти.

Мама миновала пожарную каланчу, не встретив ни единой души, как вдруг ее остановили трое вооруженных, невесть откуда взявшиеся. В первое мгновение она подумала, что это рабочий патруль, но лунные блики на погонах одного из них заставили ее невольно попятиться назад. Мама взяла себя в руки и как можно спокойнее объяснила, что она портниха, идет к Мальневым с выполненным заказом. «Чем вы можете подтвердить, дамочка, свои слова?» — поспешно спросил тот, у которого светились, поигрывали блики на золоте погон. «Да вот оно, новое платье Марии Гавриловны», — ответила мама с достоинством. И как раз в это время на каланче пробили час ночи — и отовсюду послышались винтовочные выстрелы. «За мной!» — крикнул офицер. И все трое тотчас побежали в направлении юнкерских казарм, где, ничего не подозревая, спали красногвардейцы.

Мама прижалась в тени к забору, плохо соображая, что ей теперь делать — то ли добираться как-нибудь до Мальневых, то ли повернуть обратно. А город тем временем наполнялся шальной пальбой, слитным цокотом множества копыт, лязгом оружия, неистовыми криками хмельных казаков. И, как на зло, ярко светила луна с праздничного небосклона. Нет, о возвращении домой нечего было и думать — со стороны форштадта накатывались темные волны спешенных казаков; достигнув каланчи, они отворачивали к бывшему юнкерскому училищу, откуда долетала беспорядочная перестрелка. И мама, пользуясь тем, что случайно оказалась на теневой стороне улицы, начала поспешно переходить от дома к дому, решив окольным путем добраться до Атаманского переулка. Она бессвязно читала молитву за молитвой и просила бога только об одном — чтобы он не оставил ее Борю круглым сиротой. Не успела она укрыться в ближнем палисаднике, заметив на углу, близ водозаборной колонки, несколько фигур, как на тех сейчас же налетели из-за угла верховые, держа сабли наголо. Мама где стояла, там и упала наземь. Она ничего не видела, она лишь в горячечном ознобе слышала глухие, плотные удары шашек, дикие крики погибающих людей и среди них пронзительный вопль несчастной женщины… Когда верховые ускакали дальше, мама долго не могла подняться от страха: она думала, что стоит ей привстать, как другие рубаки налетят на нее — и тогда всему конец… В городе полыхал неровный ночной бой. Тревожные, долгие гудки главных железнодорожных мастерских, завода «Орлес», частые и короткие гудки паровозов на станции долетали и до центра города — в те немногие промежутки времени, когда пушки умолкали и была слышна только ружейная и пулеметная стрельба. Эти протяжные и прерывистые гудки, казалось, еще больше подгоняли рыскавших по улицам казаков. Вот мимо палисадника, где затаилась мама, опять промчалась во весь опор, с площадной бранью, новая группа всадников. Боже мой, когда, когда же все это кончится?.. Мама встала, поняв, что бой начинает отдаляться по Николаевской — к собору. Отсюда совсем недалеко до мальневского дома… Оставалось каких-нибудь полсотни сажен, и в эту минуту она различила в гулком пролете Атаманского переулка нарастающий конский топот. Не смея оглянуться, она побежала изо всех сил, уже отчетливо слыша за спиной тяжкий храп коня и чувствуя всем существом своим круто занесенную казачью шашку. Для головного всадника она была сейчас вербной лозинкой на плацу, которую он приготовился срубить с полного замаха. Купеческий особняк — вот он, совсем близко, лишь бы оказалась открытой железная калитка. Мама в отчаянии легко перепрыгнула через кювет на выщербленный тротуар и увидела — о радость! — полоску света в узкой прорези ставня крайнего окна. Еще полдюжины шагов — и она спасена. Но и верховой рядом. Она метнулась к распахнутой настежь калитке… Нет, она все-таки не успела бы, наверное, вбежать во двор, если бы загнанный конь не споткнулся на кромке заледенелого кювета и не рухнул, подминая под себя разъяренного седока. Остальные проскакали мимо — аллюр три креста!..

Когда мама с трудом уняла дыхание на мальневском внутреннем крылечке, выходящем в сад, она с ужасом вдруг обнаружила, что потеряла платье. Ощупала себя, не сунула ли его в беспамятстве за борт демисезонного пальтишка. Нет, узелка нигде не было. Ею овладела нестерпимая досада, она долго не могла позвонить хозяевам. Наревелась досыта возле их порога. Однако делать нечего, надо повиниться перед Мальневой — Мария Гавриловна поймет, конечно.

Та встретила ее приветливо, пожалела, что пришлось натерпеться страху, и даже распорядилась подать чай с малиновым вареньем. Мама поблагодарила, но тут же объявила о своей потере. Мальнева охнула, переменилась в лице. «Да этому материалу нет цены!» — закричала она. Мама горестно покачала головой: «Я, может, у кого-нибудь достану, Мария Гавриловна». — «Ни у кого вы не достанете такой отрез, Александра Григорьевна. Да и где возьмете денег, чтобы купить его?» — «Продам вещи». — «Какие у вас вещи! Ступайте. Ищите…»

Мама поразилась бессердечности этой обычно любезной, интеллигентной женщины. Человек чуть не погиб из-за ее платья, а она знать ничего не хочет. Выйдя опять на внутреннее крылечко, мама подумала вдруг о том, что не для нее же, видать, была широко распахнута спасительная калитка во двор Мальневых, ждали, должно быть, совсем других гостей.

Было уже светлым-светло. Бой в городе стихал, только кое-где возникали короткие перестрелки, и вовсе