полосы. Вдруг он услышал, что кто-то его зовет, и, обернувшись, увидел на траве Большеглазку. Она кричала, чтобы он скорее сошел с бетона; там опасно, кричала она, раздавить же могут, да что ты там делаешь?
Кувырок сбежал на подстриженную траву. Он понял, что ни Большеглазка, ни другие зайцы ничего не знают о том, что произошло на бетонной полосе. Он поспешил вслед за Большеглазкой к норе, где осталась без присмотра Беглянка. Малышка тоже чего-то испугалась, ее большие глазки глядели тревожно.
Большеглазка сердилась. Кувырок пропал, она ждала, ей пришлось его искать! Он слушал, слушал, а потом спросил вполне резонно:
— А зачем меня искать?
Она перестала ворчать, посмотрела на него, подумала. Не сразу ответила:
— Сама не знаю.
— Я же все время куда-то ухожу, — продолжал Кувырок, — и ты тоже. Может быть, я где-нибудь в поле кормился. Почему ты вдруг так забеспокоилась?
Большеглазка энергично затрясла головой.
— Не знаю! Ничего я не знаю! Я только… Я только вдруг ужасно испугалась за нас… за нашу семью. Но неважно! Все прошло. Мы в безопасности, правда?
— Как всегда! Конечно, есть лисы. Но ведь они были всегда.
— Да, — согласилась она. — Все как всегда.
Кувырок, как многие мужья и отцы в подобных ситуациях, почувствовал, хотя и не совсем понимал почему, что он не должен никому рассказывать о своем последнем приключении. Зачем пугать малышей, которые еще не сталкивались в жизни ни с какими ужасами? Большеглазка считает, что Убоище обезврежено давным-давно, она уже и забыть о нем успела. Ну и хорошо! Зачем ворошить прошлое? Чтобы зайчата плохо спали? Зачем воскрешать кровожадный призрак, от которого осталась только горсть плывущих по ветру перьев? Пусть себе плывут, пусть медленно падают на землю, пусть земля поглотит их.
Убоище умерло.
Да здравствуют зайцы!