неискушенной аудитории, которой попросту невдомек всевозможные стилистические изыски? Если же этим текстам априорно была присуща простота, то позднейшие романы о Граале могут быть поняты лишь в том случае, если мы обратимся к обзору современного им средневекового христианского богословия — предмета самого по себе сложного и утонченного и притом совершенно необходимого для понимания сути того, чем стала со временем тема Грааля и чем она могла быть^[3].

Итак, фон возникновения романов о Граале — это время появления важных изменений в обществе, в котором превыше всего ценились традиции, то есть момент, волнующий и захватывающий с точки зрения обилия новых идей, новых художественных форм и новой социально-идеологической культуры. Грааль, помимо всего прочего, отражает жаркие дебаты вокруг основополагающих таинств христианской веры, а само его появление очень и очень многим обязано теневой пограничной полосе между воображением и верой — факторами, оказавшими определяющее влияние на его развитие. Грааль никогда не укладывался и не вписывался ни в какую ортодоксальную идеологическую или религиозную схему, порождая вопросы и противоречия, которые представляются нам откровенно странными. К примеру, каким образом средневековые романы могли вторгнуться в сферу средневековой религиозности? Как смели секулярные авторы писать и рассуждать о высших таинствах Церкви? Наконец, почему, хотя Церковь в эпоху Средневековья никогда официально не признавала статус историй о Граале, сам Грааль тем не менее сделался важнейшим религиозным образом-символом, но — только не для клира и людей, принадлежащих лону Церкви? Откуда возникла аура возвышенности, неизменно окружавшая Грааль?

Если история Грааля — не более чем захватывающее сочетание ряда факторов, оформившееся к началу XIII в., это само по себе весьма интересно. Однако его история на этом не закончилась. Более того, истории и романы о Граале с жадностью читались и передавались из уст в уста на протяжении двух последующих веков, пока религиозная концепция, лежащая в их основе, не трансформировалась в резкие и непримиримые противоречия эпохи Реформации. В XVIII в. ученые и эрудиты начали проявлять жадный интерес к литературному прошлому, и в результате вскоре были заново открыты обширные слои средневековых романов. В начале XIX в. Грааль обрел немало новых поклонников, которые пересмотрели свой взгляд на него и трансформировали в образы, созвучные той эпохе. А когда литературная критика и история литературы стали самостоятельными научными дисциплинами, мы пережили период одержимости жаждой постижения истоков возникновения легенд о Граале. Сложилась другая крайность: новые мистики конца XIX–XX вв. приняли Грааль очень близко к сердцу и нафантазировали себе новый Грааль, символ этакой западной духовной нирваны, всеобъемлющий и по большей части неверно воспринятый. Эти тенденции идут параллельно популярному образу Грааля, встречающемуся в журналистике, где он стал одним из самых излюбленных и расхожих выражений. Но что конкретно он означает? И наконец, почему сегодня, в XXI в., мы не в состоянии разгадать эту тайну далекого минувшего? Многие из нас не стремятся найти ответы на загадки истории, а склонны рассматривать их как своего рода секреты, скрытые от нас неким всеобъемлющим заговором, к которому необходимо подобрать ключи. Природу подобной игры воображения удобнее всего постичь, если понять, как подобрать ключи к этим секретам, опираясь на весьма скудные, но поражающие воображение факты.

Наконец, после обзора всех этих многообразных аватар^[4]Грааля вернемся к идеалу. Даже если бы нам удалось проследить те пути, по которым шла эволюция идеи Грааля, сам Грааль всегда являет себя как нечто выходящее за рамки обыкновенного материального мира. И какие бы формы и образы мы ему ни приписывали, Святой Грааль всегда предлагает нам, по крайней мере — в воображении, возможность и путь к совершенству.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СОТВОРЕНИЕ ГРААЛЯ
Авторы и тексты

«Загадки Грааля… открывают перед современным читателем множество иллюзий и искушений: через посредство сложного переплетения света и тени попытаться реконструировать и приблизиться к тому у что может оказаться первичным мифом; или же приписать автору — во имя символизма, такого услужливого и гибкого, — сокровенные намерения, не имеющие ничего общего с действительностью, а то и прямо противоречащие ей. Это не значит, что в тексте не присутствуют глубинные значения и измерения, но, прежде чем попытаться проникнуть в эти сокровенные глубины и поддаться соблазну бесконтрольной экзегезы, мы должны досконально изучить текст, тщательно проанализировать его, ничего не привнося и ничего не опуская и решительно отказавшись от каких бы то ни было искажений во имя предвзятой или излишне поспешной трактовки. Короче, мы должны быть уверены, что понимаем его правильно».

Жан Фраппье

«В рамках данной конкретной истории любой персонаж или место есть не более и не менее, как то самое, чем показывает его нам история».

К. С. Льюис

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ФАНТАЗИИ О ГРААЛЕ: КРЕТЬЕН ДЕ ТРУА

В комнате сидит человек и что-то пишет^[5]. Мы не можем хорошо рассмотреть комнату и не знаем, где она находится: в частном ли доме, в монастыре или замке? Видимо, это где-то на северо-востоке Франции. Возможно, ему кто-то диктует, не исключено, что он трудится один. Перед ним — пергамент из хорошо выделанной овечьей кожи, чернильница с буровато-черными чернилами, сделанными из чернильных орешков^[6], и перо, вероятнее всего — гусиное. С помощью всех этих принадлежностей человек что-то пишет, по-видимому — историю в новой манере, которую некоторые называют романом. По-французски оно также звучит роман, что означает «история, рассказанная на языке романс», который в те времена был разговорным языком повседневной жизни, в отличие от латыни — официального языка юриспруденции и образованных людей. Это плод фантазии, воображения, так называемый конт, или занимательная история. Придумывание подобных историй — одно из древнейших достижений человека, один из наиболее заметных шагов вверх по ступеням эволюции. Эти истории некогда носили магический, сакральный характер; они как бы вплетались в ткань уже известных событий и преданий минувшего, но в рассматриваемую эпоху о них словно вспомнили и вернули к жизни. Правда, теперь эти порождения фантазии стали записывать сразу же после того, как