разнесло вдрызг. В том числе поручика и промышленника Арбенина — в клочки и ошметки. А у прапорщика Громыки только клок волос этим взрывом вырвало. Я хотел, было, выразить ему сожаленье, но не нашел язык. Тело тонкое, тоньше, чем тень плоти, устремилось в распахнутые небеса, уворачиваясь от болидов и мимолетящих молитв.

Так что не было меня при тебе во всё то смутное время, когда рушились вековые столпы, что подпилили подпольщики, пока озверевшие организмы рвали друг у друга власть. Талантливей оказались большевики. Разбили людей на классы и первым классом побили второй. Большевики, вероятно, от слова боль? (Я, бывает, сочувствую тем, для которых мир безнадежно расколот. На красных и белых, обывателей и вампиров, наших и остальных. Они только частью его пользуются. Жить в таком ограниченном мире, конечно, проще, но и скучней.)

Значит, фотографию ты сохранила. Газетку с моим патриотическим заявлением и опытом о Малевиче сберегла. И «Красный Квадрат» попал в предназначенные для него руки, раз уж я это пишу. Казимир его на подвернувшемся куске картона изобразил, наспех загрунтовав. Я помню, как он всё щурился на готовое произведение, пристально и подозрительно его изучал. Неужели все-таки углядел в этой квадратной красности примесь моей крови? Однако требовать назад подаренное не стал.

Христиане питают надежду на будущее воскресение, нам же не на что, не на кого уповать, если самим о себе заблаговременно не позаботиться.

Фото, газета, «Квадрат». Однако есть и четвертый фактор в этой посмертной истории. Та жилка, что все дразнила меня. Подлечу, мол, жгучей пчелой и ужалю в самое место — думаешь, что шутил? Все казалось (и оказалось) противоестественно просто: прильнуть поцелуем, сомкнуть переплетенья наших с тобой кровеносных систем. На единственное мгновенье, краткое, но достаточное, чтобы вирус проник. Чтоб впоследствии встроиться в твою наследственность, прокочевать от потомка к потомку, осуществившись в бедном Кириллове мной. И кто теперь разберется в этом кровном родстве?

В бестелесном мире два пути у покойного. Потеряться в бесконечном кочевье, раствориться в безграничной свободе или остаться собой. Время там совершенно иначе течет, но все же течет, и по достаточном истечении оного становится ясно, что эта как-бы-свобода — не более чем плен тени, а истинная свобода возможна лишь во плоти, возле тебя, с тобой. И этот мой квадратный кульбит есть не что иное, как попытка вырваться на свободу и вырвать тебя. Примешь сей неслучайный дар? Со мной в придачу или без меня, это как будет тебе угодно. Готов пребывать возле тебя в любом качестве. Буду твоим быдлом, буду твоим псом, буду следы за тобой зализывать.

Меж тем, писатель в опасности. Бедный Кириллов, достроивший сей квадрат, увы, обречен. Доверчивый перерожденец, возомнивший себя гениальным, он так и не заподозрил о плачевной участи, уготованной мной ему. Гуру, инженер не вполне человеческих душ, выразитель всякого разного, осветивший неверным светом мою жизнь (я же верным светом всё освещу), он теперь может, вторя Флоберу, с полным правом на то заявить: Владимир Арбенин — это я. Гора с горой не сойдется, а гуру с гурой… Однако пришла пора отослать биографа и продолжить роман самому. Кириллов, поди-ка прочь к чертовой матери. Сим отказуюсь от твоих злостных услуг.

Ах, Сонечка, это такое счастие — снова жить, удовлетворять желанья и нужды, реагировать быстро и остро на удары и милости, на изменчивость мироздания, на ужимки жизни, на знаки судьбы. Тебя еще нет, но я уже есть, и будем — оба. Все пока что идет по плану, который у меня есть. — Проникнуть в этот мир под прикрытием. Натурализоваться. Тебя из небытия вытащить, вернуть в этот мир, воплотить.

Первое сделано. Надобно позаботиться о прикрытии. Остаться для мира Кирилловым, подвизавшись на писчем поприще? Сделаться олигархом? Банкиром стать? Если деньги — кровь экономики, то мое самое место там. Или в политику двинуть, внимательно изучив тяжелую обстановку в отечестве. Что может натворить на этом поле иррациональный игрок, я пока сам не догадываюсь. Особенно в этой стране, страдающей хронической гемофилией. Войнишку затеять, замутить государственный переворот? Подогнать этот мир под себя, пока кавычки не заперты.

Такова была повесть о первой любви к этой жизни. Далеко, однако, не уходите. Будет и вторая любовь.