чувствовалась какая-то неловкость. Хотя все понимали — Аркашка иначе и не мог. Уже у них была валюта, айки, машины — все-таки об этом и Аркашка знал, что по закону нельзя. Такие вот тупые законы. Нельзя продать втридорога купленную у государства машину, а? Так что Аркашка, его как раз после этого и стали называть в шутку подлецом, он назвал там кого-то… Ну и на Петровке он упомянул пару имен. Вообще, это было не так важно. Они всех и так знали. И еще — все уезжали. То есть Игорек вот должен был через неделю уезжать, уже даже билет был заказан. Аркашка ждал со дня на день разрешение из ОВИРа. Еще одна пара, тоже купили айки у Сережи-семинариста, сваливали они. И все "ссали кипятком", что не выпустят, а уже концы обрублены здесь. Но все уже знали кодекс к этому времени. У всех, помимо "Архипелага", дома был кодекс, и конституция, и Библия. Издательства "Посев". С вырванной страницей, где издательство указано. Потому что, если за Библию ничего бы не было, за "Посев"… И за Сахарова, как раз он вроде письмо поздравительное Пиночету отправил…

Аркашка лежал на скамейке, закинув руку за голову, одна нога на полу, согнутая в колене. Сигареты были. Он трогал время от времени карман с сигаретами, пачка еще была туго набита, он себя сдерживал, меньше курил, чем хотелось. Дождь со снегом кончились, и уже в окне было предрассветное небо. Чувствовалось, что горы рядом. Небо было такое, как бы стеклянное. Подморозило, видимо. Да, в апреле всегда так — вроде уже весна, но может и заморозком все схватить. Аркашка представил дуче в форме Люфтваффе: шинель до пят, воротник поднят, фуражка на глаза… Может, тоже проверял сигареты в кармане. Или он не курил? Не успел, во всяком случае, последнюю выкурить, распознали его партизаны Гарибальди. Совсем недалеко отсюда. "Озеро Комо, Донго — и писец! Народ все-таки зверь: что только с его трупом не делали, а как приветствовали в тридцатые…" — Он не закончил мысль, двери открывали, и Аркашка вскочил, уронив пепел на грудь. Его пригласили выйти. Пройти в приемную.

Синьора Савиори и Игорек стояли за барьерчиком-стойкой. Сонные глаза Игорька улыбались: "Мы тебя спасли, Аркашечка!" "Аспетто, аспетто Игор!" — захрипела курилка Савиори. Она была в своей вечной шубе, староватой, но собольей. Красивая, наверное, была баба когда-то. Сейчас физиономия, как сухая глина, зияла трещинами морщин. "Который час? — спросил Аркашка тихо. — Ты записал там, что всего шестьдесят четыре доски?"

Было половина шестого утра. Савиори беседовала с краю стойки-барьерчика с типом в штатском. Тоже сонным. Вообще, они спали здесь или караулили его? Савиори выписывала чек. Видимо, штраф за неоформленные бумаги. А Аркашке-подлецу уже было спокойно: они уже здесь, он не один, все образуется, сейчас она все устроит. Ему принесли мешок с вещами, и он стал распихивать их по карманам. Бумажник, как всегда, в задний карман джинсов туго входил, значит, и вытащить будет сложно, поэтому и носил там. Часы. Ключи от квартиры в Риме. Хорошую они квартиру с Игорьком сняли. Близко от всего и, главное, места до фига, не ютились, как эмигранты.

— Я все-таки удивляюсь, Аркадий, как ты дожил до своего возраста; если ты такой мудак? Взрослый, лысый мудильник. А?

Они уже были на улице, им уже подгоняли автобус, из закутка какого-то за решеткой, и Игорек держался за голову, а Аркашка закурил.

— Чего ты разоряешься? — На свежем воздухе приятно было затянуться сигаретой.

— Да тебя ничто не научит! На кой же ты шут просто так уехал от Маргот? Я ей звонил, она: "Я-я, идэм к нотариус! Идэм!" Бля, идэм… Что же вы не пошли?

— Let’s go Igor. Let’s go from here. Аркади, вы сумасшедши. О, я знала, что русский не понимает закон, но вы…

Игорек опять сел за руль машины синьоры Савиори. Аркашка — в автобус. Все там было на месте, в почтовых мешках из рогожи, Маргот еще в Москве эти мешки принесла из диппочты, даже мешки у них были клевые, у немцев. Прочные и на вид солидные. Мешки уже были вспороты Аркашкой, и айки там лежали завернутые в простыни. Советские. Льняные вроде. Игорек тогда принес много льняных, потому что отъезжающие в Израиль или через говорили, что надо брать с собой простыни. Игорек запасся ими еще за год. Ну и принес их, когда надо было доски упаковывать. Это еще Сережка-семинарист посоветовал. Игорек сказал, что это маразм — тащить с собой простыни в новую жизнь, ну и принес их для досок.

Они выехали из пограничного пункта, оставив одноэтажное зданьице, где просидел Аркашка, на обочине шоссе. Аркашка ехал за медленно рулящим — он вообще хреново водил — Игорьком. К отелю, который, видимо, Клавка здесь знала. Она не хотела сразу возвращаться. Аркашка так предпочел бы сразу назад, отрулить до Рима, и там уже отдыхать. Ну, черт с ним теперь. И вообще, чего они на него? Он им перевез товар! Сколько это денег? Он одну доску в окладе оценивал, так до хера получалось! Озвереть можно, сколько за все доски будет! Главное, чтобы она наличными заплатила, а то если в кредит, так полжизни можно будет ждать, пока продадутся. Правда, потеря денег будет небольшая, если все оптом сдать… Они въехали во двор перед небольшим мотелем, и Савиори уже шла к входу. Игорек стоял у машины.

— Эти менты из пограничного не дадут кому-нибудь из своих "наколку"? — усмехнулся Аркашка, выйдя из автобуса.

Он открыл задние дверцы, переложил зачем-то один из мешков, запер опять дверцы, проверил дверцы кабины. Сигнализация включалась снаружи, под кабиной был тайный включатель.

— Да они давно могли все у тебя конфисковать, а тебя под жопу вытолкнуть, шел бы сейчас пешком по автостраде… Это если бы здесь не было законов. Ты думаешь, что их нигде нет… Идем, я должен выпить рюмку чего-нибудь. Всю ночь не спать. Я ее час уговаривал, старую клячу… Она молодец баба. Другая послала бы нас на хер. Каких-то два мудилы советских, ни черта не смыслящих, лезущих на рожон, в открытые двери прущих… Я тоже мудак из-за тебя… Как мне надоело заниматься, чем я совершенно не хочу заниматься, терпеть не могу, не-на-ви-жу! Продавать какие-то иконы! В которых я ни черта не понимаю. Зачем? Хватило бы мне денег их, хиасовских (пр. ХИАС — организация по приему эмигрантов в Риме)…

Они вошли в мотель, и Савиори дала им ключ от номера, уже оформленного на них, сама тут же пошла к лифту, к себе в номер подняться. Назначила встречу на 12 часов. Она уже была в лифте, двери уже закрывались, "Руссо стюпидо…" (ит. Русские идиоты) — расслышали они и пошли в бар. Он был открыт в зависимости от того, были ли клиенты. В Италии, впрочем, не только на границе так работали. Здесь было самообслуживание, и они расплатились у стойки: Аркашка — двойное эспрессо, Игорек — двойной коньяк — и сели за