Шумят леса Хинельские

О ДРУГЕ И ТОВАРИЩЕ

Уже само название повести — «Шумят леса Хинельские» — переносит нас в брянский край, куда пришел дорогами войны после первых боев на Западе топограф-разведчик артиллерии Анатолий Инчин. Он познал ранение и госпиталь, пытки в гестапо и расстрел на Стародубском кладбище.

В начале 1942 года лейтенант Инчин вступает в Эсманский партизанский отряд и связывает свою судьбу с брянскими, украинскими и белорусскими партизанами. Он становится командиром орудия, затем начальником разведки, начальником штаба, а с конца 1942 года — командиром Первого Хинельского кавалерийского партизанского отряда. В составе конного партизанского соединения участвует в знаменитом Степном рейде по южным районам Украины.

В боях и походах, беспримерном партизанском рейде Анатолий Инчин и приобрел то необходимое, что позволяет ему быть особенно правдивым, искренним и точным во всем. Сказать о партизанской борьбе нечто свое, по-особенному проникновенное и неподдельное.

В книге «Шумят леса Хинельские» автор с большой любовью выписал образы разведчиков, своих боевых товарищей и земляков из Мордовии Николая Калганова и Васи Дмитриева, украинцев — комиссара Анисименко, Николая Коршка и девушки Любы, русских юношей — братьев Астаховых, которые, побеждая трудности, неудачи, учась на собственных ошибках, постигали искусство борьбы с врагом, учились боевому товариществу, любви и ненависти, умели быть дружными и стойкими в любых условиях. Их боевая жизнь, хотя и овеяна увлекательной романтикой, — не надуманное сочинение автора. Последний только повествует о том, что было на самом деле в Хинельских лесах, на меже России с северо-восточной Украиной.

В книге рассказывается о действиях Эсманского партизанского отряда на протяжении весны, лета и осени сорок второго года, то есть до той поры, для которой будут характерны глубинные партизанские рейды.

Меня радует выход в свет правдивой повести о трудной, но славной борьбе советских людей во вражеском тылу в годы гитлеровского нашествия, книги о партизанской борьбе, которую, вне сомнения, с большим интересом прочтут все, особенно юные читатели, черпающие из партизанских книжек познания о непобедимых героях, народных мстителях.

М. Наумов,

бывший командир партизанского соединения,

Герой Советского Союза

ОКРУЖЕНЦЫ

Где-то далеко на северо-востоке глухо гремит канонада. Это бьют вражеские орудия вслед прорвавшимся полкам и эскадронам, которые уходят все дальше, на соединение с фронтом.

Кладбищенским холодом веет от поляны со скрюченными станинами, изуродованными лафетами и рваными стволами — ненужным теперь ломом.

У меня пусто на душе: только что мы взорвали свои орудия. И хотя мы выполняли приказ, я испытываю такое чувство, будто совершил преступление. Десять моих товарищей сидят сумрачные, угнетенные, стараясь не глядеть друг другу в глаза.

Итак, мы одни… Догнать своих уже нет возможности. Самостоятельно пробраться к фронту — свыше двухсот километров по прямой — еще труднее.

Я знаю, что все дороги, все населенные пункты до самой Москвы забиты немецкими войсками. Немцы стремятся до зимы закончить войну. Сделать, как они говорят, «блицкриг»… А до больших снегов осталось совсем недолго: поля давно опустели, лес стоит темный, неприветливый.

По ночам в лесу бродит зима. Содрогаются от холода последние листья и опадают на затвердевшую, как камень, землю. Ветер подхватывает их, кружит в бешеной пляске, разбрасывая по просекам и полянам, снова поднимает в воздух…

Пятые сутки блуждаем мы по урочищам и болотам. Широкая грязная полоса проломившейся ледяной корки отмечает наш след. Бойцы молча идут за мной, шатаясь от усталости и голода. Сдает даже здоровяк-уралец Саша Быков. Надолго ли хватит сил?

Леса окружены заставами гитлеровцев. Нашего брата ловят и бросают в концлагеря. Нам уже встречались несколько разрозненных групп. Среди них были и такие, что успели побывать в концлагере на станции Навля…

— Лучше погибнуть в бою или подохнуть от голода, чем в плен к фашистам! В деревнях не появляйтесь: сплошь они, вражины, хозяинуют.

Я слушаю рассказ человека, убежавшего из концлагеря, и в памяти всплывают слова: «Командир Красной Армии живым не сдается в плен…» Что кроется за этим предостережением — понятно. Откуда они, эти слева? Из Устава или приказа Верховного главнокомандующего?.. Да это и неважно. Для меня, действительно, самым страшным был бы плен. Не дай и не приведи! Лучше пистолет к виску, чем это.

Смотрю на товарищей, и острая боль пронизывает сердце. Вот ленинградец Лева Хлапов, лейтенант, совсем еще юноша, мой помощник. Хрупкий, с нежным девичьим лицом и печальными глазами. Незадолго до окружения прислан в артиллерийский полк нашей дивизии. У него замечательный голос. Однажды после боя я слышал, как он исполнял арию Игоря. Он пел для себя, вполголоса. Я был потрясен! Да и не только я: Лева покорил всех, кто слушал его… Попади он в плен, что с ним, евреем, сделали бы враги?!

На исходе шестых суток, совсем обессиленные, мы наткнулись на группу бойцов. Они оказались «богачами»: у них в запасе была еще половина лошади.

Лева Хлапов брезгливо отворачивается.

— Попробуй, лейтенант, копыто, — ребята нарочно разыгрывают его. — Ничего, что без маникюра: знай, глодай!..

Мы жарим шашлык — кто на штыке, кто на шомполе или просто на прутике. Соли нет. Половина куска получается сырой, половина — обгорелой. Ждать некогда: страшно мучает голод.

Я кинжалом отбил на пеньке кусок мякоти и сварил в каске. Потихоньку сунул Леве. Тот нехотя начал жевать. Потом сам стал жарить себе кусочки. Голод — не тетка: заставит…

Нас собралось человек шестьдесят. Один — врач из соседней кавалерийской дивизии, мой тезка — Анатолий. Были тут и воентехник, и начфин, и командиры взводов — все из разных частей. Стали решать, как быть: сидеть на болотах или выбираться из окружения? Без долгих споров надумали уходить из лесов. А куда? Впереди Навля — река глубоководная. На мостах — охрана. Половина из нас — больные, истощенные до последней степени… Выход один — надо искать брод. Отправились мы с Анатолием, два тезки, два офицера.

На