традициями, — 25-й…

Биография Хведурели ничем особым не отличалась от биографии его ровесников. Восемнадцати лет он поступил на строительный факультет индустриального института. Увлекся футболом, даже входил в состав сборной института. Когда началась война с белофиннами, неожиданно для всех бросил институт и поступил курсантом в ТАУ, Тбилисское артиллерийское училище, где его отец, бывший офицер царской армии, одним из первых перешедший на сторону революции, вел курс артиллерии. В тридцать девятом году, когда его сверстники заканчивали институт, Хведурели уже воевал на финском фронте. Получив ранение, он вскоре был демобилизован, вернулся в родной город и продолжил прерванную учебу в своем институте.

Но в первые же дни Отечественной войны Георгий Хведурели вновь был призван в армию и сразу же направлен на фронт командиром батареи. Был он тогда старшим лейтенантом. К концу сорок первого года на Ленинградском фронте ему присвоили капитана, а осенью сорок второго, на Волховском фронте, стал уже майором.

О чем только мы с ним не вспомнили в тот памятный день нашей первой встречи!..

Прежде всего, конечно, наш родной город, вечно шумный и оживленный Тбилиси; наш район, самый уютный и зеленый район города — Верэ; многолюдную, взбирающуюся на гору святого Давида улицу Белинского с ее когда-то знаменитыми на весь город частными бакалейными и кондитерскими магазинами, которые, между прочим, просуществовали до начала тридцатых годов; биржу фаэтонов и седых кучеров с огромными бородами, в красных кушаках; коньячный завод Сараджишвили; хашную на углу, в начале улицы; прохладный погребок кахетинских вин Читошвили; старое полузаброшенное Верийское кладбище, где когда-то любил бродить великий грузинский поэт Николоз Бараташвили и где мы играли в разбойников; Верийский рынок с его оглушительным гомоном и людской толчеей; студенческую столовую у входа на рынок, горы арбузов и дынь в соседнем Вашлованском переулке; духанчики на Цхнетской, затуманенные паром горячих хинкали…

Память у нас была отличная и мы наперебой вспоминали, как выглядел каждый двор, каждый дом времен нашего детства на Головинском и Михайловском проспектах, на Коргановской и Казбегской, на Кобийской и Вардисубанской, Матиновской и Удельной, Млетской и Цилканской, Пасанаурской и Московской, Ананурской и Ольгинской улицах. У нас оказалось множество общих знакомых. Все это так нас вдруг сблизило, что нам стало казаться, будто мы с малых лет были неразлучными друзьями.

Приветливый и простой в обращении, Хведурели был в то же время человеком сдержанным и уравновешенным, с сильно развитым чувством такта и собственного достоинства. Иной раз он казался мне холодным, вероятно потому, что обладал редкой выдержкой, которая обычно свойственна натурам волевым, наделенным большой внутренней силой, уверенным в своих возможностях.

Некоторая холодность была в нем малозаметна благодаря исключительной обходительности и безукоризненной вежливости. Словом, это был человек из интеллигентной семьи, мужественный, энергичный, душевный и образованный. В нем угадывался незаурядный талант, но каков был этот талант, я тогда еще не знал.

Радостным для нас оказалось и то, что мы оба происходили из Карталинии^[1], мои родители — из села Карели, его — из соседнего Хведурети. Ребятишками мы взбирались на огромную башню Карельской крепости, откуда как на ладони виднелась почти вся Средняя Карталиния; прыгая на одной ножке, обходили купол знаменитого Кинцвисского храма, по веревке спускались в огромный квеври^[2] исторической крепости Зазы Панаскертэли-Цицишвили, боролись в ограде древней Црдомской церкви, пасли коров на выгоне возле Самцвериси, бывали на традиционном празднике святой девы Марии в Урбниси, рыбачили на реке Дзама, а красивейшее Мдзовретское ущелье и Царицыно поле исходили вдоль и поперек.

Разве всего этого было недостаточно, чтобы считать себя друзьями?!

Когда наконец мы выплыли из моря воспоминаний и вернулись к действительности, оказалось, что прошло довольно много времени.

Спохватившись, мы засуетились: ведь у каждого из нас были важные дела. Узнав, зачем я прибыл в штаб армии и что разыскиваю, Хведурели повел меня с собой.

Подойдя к одной из землянок, он нагнулся к темному ее зеву и крикнул:

— Прудов! Выгляни-ка, братец!

Прудов, огромного роста майор, тотчас же появился, и Хведурели, указывая на меня, попросил его:

— Слушай, будь другом, помоги капитану, он мой земляк, понимаешь!..

С чудодейственной помощью Прудова, добродушного и милейшего человека, я меньше чем за час управился со всеми данными мне поручениями. Прудов ходил со мной как ангел-хранитель, и его осведомленность штабиста явилась для меня настоящей палочкой-выручалочкой.

Перед отправлением в часть я разыскал Хведурели. Он ожидал приема у начальника штаба армии.

Мы обменялись адресами и братски простились. В такое время трудно было рассчитывать на новую встречу. И правда, начавшееся наступление надолго развело между нами мосты.

…В начале марта 1943 года артиллерийский полк, где я был уже начальником штаба, включили в состав 52-й армии Волховского фронта, сражавшейся за освобождение Новгорода. Борьба за Новгород была изнурительной и ожесточенной.

Во время одной из передислокаций полка нашим тягачам с прицепленными к ним орудиями предстояло одолеть довольно высокий холм. Дорога пролегала по его обледенелому крутому склону. Автомашины сползали назад и не могли одолеть подъема.

У подножия холма скопилась масса машин, образовалась пробка. Возникла серьезная угроза: немцы могли обнаружить скопление транспорта с воздуха и послать сюда свои бомбардировщики. Необходимо было скорейшим образом ликвидировать затор.

Я метался от машины к машине и тщетно пытался спасти положение. Дело принимало плохой оборот, похоже было, что мы застряли надолго. Оставалась надежда на гусеничные тягачи, прибытия которых все с нетерпением ожидали.

После ряда неудачных попыток одна из наших машин с натужным ревом медленно начала взбираться на склон. Я стоял наверху и с волнением наблюдал за нею. Но она тоже не смогла добраться до вершины и где-то на середине попятилась назад.

Как раз в это время к подножию холма подкатил крытый «виллис». Едва он остановился, из машины выскочил военный в долгополой овчинной шубе. Судя по тому, как почтительно приветствовали его рядовые и командиры, это был кто-то из старшего командного состава.

Прибывший внимательно оглядел подъем, как бы примериваясь, подозвал нескольких водителей, что-то коротко сказал им и сел за руль передней