самому обнаружить голову во рву.

«Тридцать пятый» молчал.

***

Они таскали с кухни гнилую картошку. Прямо из ведра. Все таскали, и они тоже так делали. На это закрывали глаза, предоставляя обитателям дома самим разбираться друг с другом.

Картошка была тем, что получится, если в одном месте смешать ад и рай: несъедобная горечь чередовалась с лакомыми кусками, годными в пищу.

«Двадцать второй» всегда удивлялся тому, почему картошку с ними вместе не воруют и крысы. Это было обидно: крыс можно было бы выследить и тоже съесть. Но ни одной серой бестии не попадалось на глаза, и следов их зубов тоже. Это было странно.

Они залезли в подвал. Залезли потому, что там могли быть долгожданные крысы, да и просто потому, что могли это сделать.

В подземелье тоже было холодно, но там не было людей. Пришлось спуститься по темной каменной лестнице, а потом еще пройти по коридору, прежде чем они попали на какой-то нижний уровень. Узенькие окошки тут были под самым потолком. Под стенами выстроились ряды всяческой рухляди, которую даже в том месте, где они жили, не как было пустить в дело. Остатки мебели, какие-то ящики, груды тряпья, заплесневевшего, склизкого на ощупь и издающего мерзкий кислый запах. И тоже ни следа крыс.

– Туда смотри!

Тридцать пятый ткнул пальцем вдаль.

– Там, вроде свет?

– Отраженные лучи. От какой-то блестящей поверхности.

– Где этой дыре вообще может быть «блестящая поверхность»? Давай-ка, подсади меня, ты дылда… – «Тридцать пятый» ухватился за чужие плечи и попробовал вспрыгнуть на них, но оба едва не загремели на пол, когда «двадцать второй» оступился.

– Вот же дохляк, – в сердцах выругался «тридцать пятый». – Ну, тогда пробуй ты!

Он попробовал. Влез на чужие плечи, придерживаясь за стену, и чрез груду хлама дотянулся до вожделенной полоски. Это действительно был металл, отражавший скупое зимнее солнце. Точнее, это было металлическое покрытие двери, когда-то наверняка крепкой и надежной, а сейчас просевшей на петлях так, что в щель можно было сунуть палец. «Двадцать второй» рассудительно не стал этого делать.

– Ну, чего там? – нетерпеливо донеслось снизу.

– Дверь. Щель. Сквозняк, – последовал скрупулезный ответ. – Кстати, если есть сквозняк, значит, там пространство… – он не успел договорить, так как стой стороны в дверь что-то ударилось. Шаткая конструкция пошатнулась, и «тридцать пятый» едва устоял на ногах. Его товарищ только и мог, что пытаться зацепиться за остатки обшивки пальцами. Глухой удар с той стороны был внезапным и пугающим, и, тем не менее, вполне объяснимым.

– Там что-то упало.

– Определенно. Что бы еще могло…

Дверь тряхнуло снова. По ее металлическому телу будто бы прошла дрожь, как если бы неживой предмет так же испытывал холод наравне с людьми. «Двадцать второй» полез в карман, пошарил там и извлек спичку. Чиркнув о стену, он как мог далеко просунул ее в щель, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в глухой темени. Он не боялся. На свете не было того, что могло бы вызывать страх, если ты жил здесь. Что еще с тобой могли бы сделать, кроме того, что уже засунули сюда?..

И тут дверь тряхнуло в третий раз. Спичка выпала от толчка из его руки и сгинула во тьме. «Тридцать пятый» оступился. Выругался, совершив при этом грамматическую ошибку, и вся пирамида рухнула на ближайшую кучу.

***

Их заставили драить кухню – все чертовы четыреста семьдесят две целых и неизвестно какое количество битых кафельных плиток, которые «двадцать второй» скрупулезно подсчитал. Им выдали одно щербатое – как и все сосуды в этих стенах – ведро и две тряпки, в недавнем прошлом бывшие все той же рогожей, и оставили наедине с нечистотами и тараканами.

Когда дверь на пищеблок распахнулась перед ними, подобно тому, как перед грешниками отверзается пасть Лимба, то пришлось задрать голову – трубы старой системы парового отопления уходили куда-то в темноту. Здесь может и был когда-то потолок, но после бесследно исчез - скорее всего, его разобрали и пустили на дрова – а теперь ничего не отделало кухню от пусть и далекой, но все же совершенно неподходящей для интерьера крыши.

…Когда на шум прибежали в подвал и увидели, что двое подопечных успели натворить, то было много шума, а уши у обоих горели до сих пор. «Двадцать второй» между делом выдвинул версию, согласно которой таскание за уши вообще было самой распространенной воспитательной практикой в этих стенах: вполне ощутимо и болезненно для воздействия, и все еще не подпадает под статью о насилии. «Тридцать пятый» слушал его отстраненные рассуждения, с яростью отжимая намоченную было тряпку. К рукам липла мокрая гадость, рукава и штанины, сколько ни подворачивай, тоже оказались «с подмоченной репутацией», и все это никак не способствовало хорошему настроению. Хуже были только тараканы – казалось, нет на кухне щели, откуда бы не торчали их усы. Это было отвратительно тем больше, что оба провинившихся все еще были босы, и работали голыми руками, а вредители, спасаясь от воды, карабкались на любую сухую поверхность.

– Проще сжечь, – выдохнул «тридцать пятый», с остервенением бросая тряпку на пол. Позже он утверждал, что с этих-то слов все и началось.

Они не придали крикам никакого значения – тут они были не редкость – однако вслед за человеческими голосами послышались и другие звуки побоища. Но звуки не так бы беспокоили, если бы не тянувшийся откуда-то из коридора удушающий запах – явственно воняло паленым.

«Тридцать пятый» бросил тряпку и округлившимися глазами вопросительно уставился на товарища.

– Мы что, горим?

– Мы – нет, – последовал педантичный ответ. «Двадцать второй» выжимал свой кусок рогожи над ведром. – А вот здание – возможно.

– Как?!

Вопрос этот не был праздным. Они сейчас находились на кухне – единственном месте, где, кроме общей комнаты, разводили огонь. Но в комнате всегда кто-то есть, да и печку опрокинуть возможным не представлялось. Тем не менее, пробивающийся к ним сюда смрад не оставлял сомнений: где-то что-то горит…

– На нашем месте, – все так же флегматично заметил «двадцать второй», – я бы покинул это помещение.

– Чтобы пропустить все интересное?!

– Чтобы не оказаться