– Чего ты тут сидишь? Все у печки, а ты сидишь!

«Двадцать второй» потер скулу, на которой еще сохранился последний синяк. Он не знал, как на это отвечать. Как по нему, то все было просто отлично. Он отдельно, они – отдельно. До отбоя он может про них забыть.

– Тут холодно. Замерзнешь, – продолжал «тридцать пятый». – Давай, идем!..

И, не дожидаясь ответа, он потащил немногословного собеседника за руку к печке, расталкивая тех, кто там кучковался. Это было странно. И опять непонятно было, что делать и что говорить.

– Ну, расселись!.. – заметил он. – Давайте, давайте…

Его побили очень сильно. «Двадцать второй» знал, что так будет, но не знал, что не знает «тридцать пятый». Место у печки – не то, что кто-то уступит добровольно. Лучше не пытаться. Могут подбить оба глаза, и после невозможно станет читать.

«Тридцать пятый» умывался, подтащив к допотопному умывальнику ящик, к доскам которого присохли остатки земли и сгнившие хвостики овощей.

– Звери, – буркнул он и выплюнул выбитый зуб. «Двадцать второй» пожал плечами.

– Налицо отрицательная девиация, обусловленная хаотическим распределением жизненных благ.

«Тридцать пятый» перестал расплескивать грязную воду и посмотрел на собеседника.

– Это почему? – нахмурился он неуверенно.

– По пирамиде Маслоу.

– Я не знаю, что там масло, – «тридцать пятый» вытер нос грязным рукавом, – но я тебя не понимаю.

Его собеседник пожал плечами снова. Его никто не понимал.

– А откуда ты все это знаешь?

– Из книг.

– Из книг?

– Да. Книги. – «Двадцать второй» для наглядности ткнул пальцем в сторону шкафа. «Тридцать пятый» посмотрел туда, потом снова на оратора и пошмыгал носом.

– Ты, значит, читать умеешь?

– Да.

– А я нет.

Они помолчали. Ничего удивительного в факте, изложенном новеньким, откровенно говоря, не было. Тут мало кто умел читать, а кто умел – не сильно пылал желанием. «Двадцать второй» покопался в памяти – ему рассказывали о буквах и цифрах так же неопрятно и лениво, как делали все в стенах этого дома. Никто не проверял, понятно это было или не очень, и не предлагал опробовать новые знания на практике. Он просто слушал, когда говорили, а потом попробовал, и у него получилось. Внутри книг мир был не так убог, как тот, что его окружал. И вроде бы, где-то – намного дальше, чем пустырь и гаражи – там есть что-то еще. Другой мир. Другие дома. И все там по-другому.

– Я хочу, чтоб ты предложил мне научить меня, – без обиняков сообщил новенький. «Двадцать второй» равнодушно пожал плечами – он не был против.

– Ты поэтому ко мне тогда подошел? – спросил он вслух.

– Что?.. – кажется, «тридцать пятый» был неприятно поражен. – Нет! Откуда я вообще знал?

– Я сидел и читал.

– Вот именно! Все торчали у печки, а ты один – в углу! Это неправильно!

«Тридцать пятый» слез с ящика, вытер мокрые руки о штаны и отвернул рукава, закатанные перед умыванием.

– Прохладно тут, – заметил он. – Меня с вокзала взяли, так и там не так было, как тут.

– А что? – без особого интереса отозвался «двадцать второй».

– Почище, – уверенно хмыкнул новенький. Подумал и добавил: – И подобрее.

***

Они собрали уголья в мешок, когда печка давно остыла, но пока еще черные комочки хранили остатки тепла. С этим узлом влезли под дерюгу, заменявшую одеяло, и положили так, чтобы он грел спины. Дерюгой следовало укрываться с головой, чтобы не выпускать теплый воздух – «двадцать второй» шепотом пояснил, что этого делать нельзя. Тот мигом поднимется вверх, а холодный наоборот, опустится.

«Тридцать пятый» постучал пятками – босыми и черными, как и у всех тут. Некоторые от этого болели и умирали, другие вечно ходили в соплях, но все равно что-то придумать с этим было невозможно. Хочешь ты или не хочешь, а всю жизнь с ногами на скамье не просидишь…

Кормили по утрам и перед сном – одинаковым жидким супом, в котором плавали колечки лука, комочки муки, и иногда рыбные головы. Рыбная голова считалась вкуснятиной. И за них тоже дрались. «Двадцать второй» читал, что в рыбе много фосфора, а от фосфора умнеют, но не верил этому: ему рыбных голов никогда не перепадало, что не мешало ему оставаться тем, кем он был.

Перед тем как налить в оловянную поцарапанную тарелку суп, громко называли номер, под которым ты числился в толстой, замусоленной тетради, и нужно было подойти, чтоб все удостоверились – вот он ты. Живой пока что, и суп зазря не пропадет. «Двадцать второй» получал суп двадцать вторым, «тридцать пятый» – тридцать пятым. Многие номера пропускались – этим людям еда уже не была нужна.

За окном пасмурная погода сгребала метлой туман к ним под окна, и от этого делалось сыро и промозгло. Они сидели на подоконнике, подобрав ноги, и упираясь друг другу в спины. Глядеть за окно было все равно приятнее, чем в комнату.

– И чего дальше было?

– Дальше они собрались и свергли тех, кто правил.

– И никто им не помешал?!

– Хотели помешать, но не смогли: очень уж тех много было. А потом те еще поставили на большой площади такую штуку… Машину. Чтоб раз и голову отрубить. И всех, кто с ними был несогласный – всех туда отправляли.

– Много, наверное, голов получилось… Где они их хранили?

– Не знаю. Полагаю, сбрасывали в ров или насаживали на колья. И в том и в ином случае, это распространяло дизентерию и способствовало общей антисанитарии условий.

«Тридцать пятый» поковырял в носу.

– Скучно, – сказал он. – Так нельзя, чтоб все время одно и то же. Так нельзя, чтоб все у печки, а ты в углу. И так, – он пошевелил пальцами ног, не то разгоняя кровь, не то подчеркивая свои слова, – так тоже нельзя.

«Двадцать второй» наматывал на палец грязную прядь волос. Отчасти его восхищали эти порывы собеседника, а отчасти он уже высказал все, что о них думал.

– Нельзя сделать так, чтоб за один день все поменялось, – терпеливо повторил он. – Даже если у тебя много денег, и ты можешь купить сколько угодно дров, и даже крышу залатать, ты не можешь залатать чужие мозги. Люди уже привыкли думать определенным образом. И если все делать рывком, можно, в итоге,