Annotation

Интимные отношения между мужчиной и женщиной автором переносятся в мир мифологического фольклора. Жизненные перипетии в условиях современной окраинной России ведут главного героя к поиску национальной и религиозной самоидентификации. Вера и любовь - главное в жизни человека. Рассказ наполнен, как всегда у автора, аллюзиями и отсылками к поэзии, литературе, драматургии.

Клейман Борис Маркович

Клейман Борис Маркович

Печаль весны первоначальной

ПЕЧАЛЬ ВЕСНЫ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ

- Мда... - произнесла Ольга. - "Бился об Ленина тёмный класс..." - ничего не добился. Яичко упало и опухло.

Константин стоял в студии и смотрел сквозь стекло.

- Опять что-то не устраивает? - спросил он в микрофон.

Фамилия у чтеца была Кулябин. Под стать названию города Кулябинск. Говорил он о своей специальности "Прикладная информатика". Это как вместо "грузчик" сказать "такелажник": уровень такой "специальности" преподавали в старших классах любой средней школы. Работал наборщиком текста в университетской телестудии. Студенты с вычислительной техники отглаживали голосовое распознавание и пытались соединить программы компьютерной орфографии с переводом голоса в буквенный текст. Так что, профессиональная жизнь Константина была сочтена. Держали его только потому, что за девять тысяч рублей ни один студент работать не соглашался. И чтец этот Константин к своим тридцати годам не имел ни профессии, ни образования, ни нормальной работы, ни, разумеется, зарплаты. Одеваться пытался согласно общественной молодящей моде: суконное полупальто, изящный шарф, петлёй уложенный вокруг шеи, настоящие джинсы "Леви Страус". Никто не знал, что вставка на рукаве пальто "Эмпорио" была куплена на рынке, шарф красиво связала мама крючком, а вьетнамские джинсы в промежности аккуратно прикрыты вьетнамской же заплатой от сохранённых именно для этой цели обрезков штанин.

"Может, гениальный папа был прав, и фамилия его значит "каша размазня", - думала Ольга. - Уже полтора часа бьёмся - сколько ж можно..."

Ко Дню Победы вся студия учила и записывала стихи о войне. Ольга Леонидовна подключила и Константина. Студентки-филологи и историки хорошо читали Слуцкого и Друнину, Левитанского и Чичибабина. Сама Ольга до дрожи по коже прочла Коржавинское "Дети в Освенциме" - студия искренно плакала. Звукооператор, выключив микрофон, высморкался и сказал:

- Ну, ты, Алёна, выдала, особенно в конце.

- Сама чуть не завыла... - и тоже высморкалась.

А как тут не зарыдать от слов, написанных полвека назад:

Жива. Дышу. Люблю людей.

Но жизнь бывает мне постыла,

Когда я вспомню - это было!

Мужчины мучали детей.

Поженян и Наровчатов у него не пошли, Багрицкий и Гудзенко тоже. Кульчицкого, Когана, Симонова, слава Богу, прочли до него. Она подобрала ему серенькое простенькое стихотвореньице Всеволода Рождественского из передовицы "Комсомольской правды" сорок первого года. Стишок был наполнен пропагандистскими штампами: "милой Родины наказ", "родимые берёзы", провожающие девушки, клятвы жёнам "Отстоим!" и, разумеется, "суровое мужское наше дело мы доведём - и с честью! - до конца!" О "котлах", миллионных пленных, голодном и грязном отступлении, полном разгроме армии в этом самом сорок первом подобная клишированная поэзия "с честью" не предусматривала.

Выучил. С трудом. Как ни репетировали, как ни дрессировала его Ольга Леонидовна, во время записи он ладони поднял-таки на уровень своих сисек, словно прикрывая их от мужского взгляда, и, едва не заикаясь, помавал руками в такт строкам. А на словах "Нас жёны крепко к сердцу прижимали..." даже показал, приоткрыв ладонь, куда именно прижимали. Изобразив чью-то жену.

После эфира кто-то в студии бросил словечко "сам себя за сиськи держатель", но студент-германист уточнил "бюстгалтер". Без мягкого знака. Так и прицепилось к нему это прозвище. Шипели на него, шипели ему в лицо и за спиной. "Если б не автокорректура в Ворде, он бы слово "мама" писал с мягким знаком".

Видела же, что он закомплексованный и самовлюблённый, безграмотный и не начитанный. Даже стишок этот в современности двадцать первого века не смог рассказать без оговорок - ошибся. Так и дали в эфир этот последний дубль - лучшего уже не было. Но - тянуло к нему почему-то. Может, материнское желание защитить убогого?

Они шли по берегу Капора, речки, неглубокой, но неприятно заросшей сорным ивняком и мелкой сосёнкой.

- А правда, - спросил Константин, - что так её назвали, будто Екатерина Великая здесь свой капор в воду уронила?

- Не было в наших краях Екатерин, - ответила Ольга. - Никаких. Одни турмуды жили своими родами и племенами и звали эту речушку Чульчи, река по-турмудски. Есть гидронимы с такими же корнями: Чусовая, Чульпа, Чепца... Тихий милый народ. До сих пор верящий в своих богов и духов. А русские привели с собой горных мастеров-иноземцев, которые увидели большую гору и назвали речку Кап, то есть "голова". А потом и Капор. Под горой вроде залежи какие-то предполагались, хотели её срыть. Но турмуды собрались с дрекольем и не дали: там древнее кладбище их предков. Археологов до сих пор туда не пускают.

Они шли по протоптанной широкой тропе, широко перешагивая через жидкую весеннюю грязь. Воздух сохранял вкус талого снега, где-то в густой тени ноздревато ещё белеющего. И запахи зацветающих красной в бутонах вербы и черёмухи, мать-и-мачехи, подснежников, первых ландышей и горячих древесных соков - воздух весны и освобождения - пьянили и кружили голову.

- Вы интересно рассказываете, - слюбезничал Константин.

- Это мой гениальный папа интересно рассказывает. А я только повторяю.

- О нём отзываются хорошо в университете.

Ольгу вдруг прорвало.

- Есть такие люди, - с горечью произнесла она, - вроде обычные. Ходят-едят, смеются над глупыми шутками, сами рассказывают пошлые анекдоты, смотрят сериалы про патриотическую войну, слушают попсу. Поют хором под гитару, тоскуя от слов: "...Золотая Брич-Мула, где чинара притулилась под скалою..."

- А что? Хорошая песенка.

- Если не считать двух моментов: "Вечная пчела" - это название болгарского эпического романа... Писатель был, кажется, даже