========== Фаза 1. Отрицание ==========

Один из главных постулатов Ордена гласил, что жизнь каждого некроманта является достоянием общества, а посему эту жизнь необходимо тщательно беречь, расходуя исключительно «по делу». Так что употреблять алкоголь, наркотические смеси, курить и предаваться прочим невинным человеческим страстям, способным раньше срока подорвать здоровье, «мерзким некромансерам» было запрещено уставом. Что, впрочем, не мешало многим из знакомых Дарэм заниматься всем вышеперечисленным за спиной руководства.

И, если от пары шумных попоек или выкуренной трубки особенной беды ждать не стоило, то вот с наркотическими смесями действительно можно было попасть в изрядные неприятности. Во многом потому что эти самые смеси входили в рабочий набор каждого практикующего некроманта в виде так называемых «боевых эликсиров», которые полагалось применять только в совсем уж безвыходных ситуациях. Изготавливаемые в лабораториях Ордена составы способны были на время увеличивать скорость реакций, обострять чувства, истончать грань между реальностью и изнанкой, облегчая забор силы и почти на уровень «вздергивая» действенность налагаемых печатей. А еще при злоупотреблении боевые эликсиры вызывали бешеное привыкание — ощущение мнимого могущества, которое они дарили, превращалось в настоятельную потребность, некроманту начинало казаться, что без стимуляторов он просто не сможет работать, а, если уж привычка успевала слишком укорениться, дело могло дойти до настоящего абстинентного синдрома.

Впрочем, совсем уж критические случаи подобного рода в рядах Ордена были редкостью — как правило, оступившихся коллег вовремя отправляли на лечение, где им приходилось отнюдь не сладко. И теперь, вспоминая серые, измученные лица, искусанные губы, дерганные жесты и внезапные перепады настроения братьев по оружию, мучительно отвыкающих от пагубного влияния эликсиров, Нази сама отчетливо напоминала себе жертву цеховой алхимии.

На ощупь собирая волосы в пучок на затылке, Дарэм бросила косой взгляд в угол, где чернело деревянным «задником» огромное зеркало, еще несколько ночей назад отвернутое самой Нази к стене — слишком сильна была привычка машинально, бездумно пользоваться его услугами. И слишком больно было всякий раз натыкаться взглядом на отражающуюся в глади полированного стекла пустоту, явственно свидетельствующую о том, что Нази Дарэм больше нет.

«Я все еще здесь, — в очередной раз напомнила она себе, застегивая ряд мелких перламутровых пуговиц на платье и твердо добавила: — Я справлюсь».

Подойдя к дверям своей комнаты, Нази потянулась было, чтобы открыть ее, но в последний момент передумала и громко сказала:

— Герберт, передай Куколю, что я иду в библиотеку, так что на третий этаж часов до пяти ему вход заказан.

Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь со стуком распахнулась, и в образовавшуюся щель просунулась голова виконта фон Кролока, на лице которого было написано выражение раздраженной досады.

— Скажи-ка мне, Дарэм, — сразу на повышенных тонах начал он и, вдвинувшись в комнату целиком, скрестил руки на груди, — у тебя нет впечатления, будто бы я оброс перьями? Или, положим, мой нос неожиданно не стал походить на клюв?

— Нос, как нос, — Нази, уже понимая, к чему идет дело, только пожала плечами. — Разве что длинноват немного.

— Ты, во-первых, прежде чем о моем отзываться, на свой бы посмотрела, — Герберт фыркнул. — А во-вторых, раз уж мы выяснили, что на птицу я не слишком похож, какого черта ты из меня делаешь почтового голубя?! Сама ему говори, что хочешь, а я тебе не посыльный!

— Я понятия не имею, где он сейчас, и через этажи мне до него все равно не докричаться, — обогнув младшего фон Кролока, Нази подхватила со стола молескин со своими заметками. — Вот ведь забавно, а? Похоже, мне благополучие Куколя дороже, чем его хозяевам. А ведь он вам верой и правдой служит уже… сколько там?

— Двадцать три года, — откликнулся виконт и все еще недовольно добавил: — Если бы ваше святейшество дало себе труд прислушаться, оно бы знало, что Куколь сейчас в конюшне, и я туда ради твоих прихотей идти не собираюсь. Терпеть не могу лошадиных истерик. Когда ты, наконец, начнешь учиться использовать зов? Ей-Богу, маменька, вы меня со своими просьбами за эти десять дней утомили больше, чем мой отец своим формализмом за десять лет! — юноша закатил глаза и, явно передразнивая саму Нази, проговорил: — Герберт, сходи, Герберт, скажи, Герберт, передай… и я еще считал, что от тебя живой было слишком много хлопот!

— Я тебе не «маменька»! — мгновенно приходя в ярость, рявкнула Нази и, с трудом взяв себя в руки, чуть спокойнее добавила: — А обучение зову в мои планы не входит вовсе, и ты об этом прекрасно знаешь, так что прекрати спрашивать.

Герберт, который с нарочитым ужасом шарахнулся от Дарэм при первом окрике, в защитном жесте выставил перед собой ладони и воскликнул:

— Хорошо, как тебе будет угодно! Только не убивай меня, ужасный некромант — я ведь еще так молод!

— По крайней мере, чувство юмора у тебя точно как у пятилетнего, — огрызнулась женщина и стремительно вышла из комнаты, опасаясь, что дальнейшая беседа с Гербертом обернется очередной сварой.

Контролировать эти вспышки с каждым днем становилось все труднее — они возникали внезапно, точно приступы прогрессирующей болезни, и что станет «спусковым крючком» в следующий раз, предсказать было абсолютно невозможно. Дарэм, по долгу службы, неоднократно приходилось убивать, не только пришедших с изнанки тварей, но и людей, однако ни разу в жизни она не испытывала от этого удовольствия — вынужденная мера, суровая необходимость, неотъемлемая часть работы, которую она когда-то сознательно выбрала для себя сама. Но, когда «оно» накатывало откуда-то из глубины, накрывая Нази с головой, точно вязкая волна раскаленной смолы, желание сломать что-нибудь, разнести вдребезги, а еще лучше — свернуть кому-нибудь шею — становилось очень отчетливым. И это, признаться, пугало Дарэм до черта.

На смену ярости иногда приходила апатия, когда Нази часами сидела, разглядывая ночное небо за окном, и мысли в ее голове текли вяло и медленно, не способные удержаться ни на чем дольше секунды. Но чаще всего бурное раздражение уступало место суетливой тревоге, и Дарэм металась по комнате, не в силах ни сидеть, ни лежать, хватаясь за все подряд и тут же отбрасывая в сторону,