но в голосе проскользнули и нотки участия. Мужчина отошёл в сторону, пропуская нашу героиню, и встал в официальную стойку.

— Ваше имя. Могу я узнать Ваше имя? —Хоуп не ожидала от себя такого вопроса. Конечно, профессия обязывала в какие-то моменты быть наглой, но всё же… Глава улыбнулся короткой улыбкой, одними уголками губ, и всё так же, с нотками чуть слышной грусти, но и какими-то новыми, неизведанными, произнёс:

— Александр. Так как Ваше имя мне уже известно, то очень приятно познакомиться, Хоуп. Прошу Вас, проходите, главный редактор «Гражданина» и Ваши коллеги ожидают Вас.

Двинулась Хоуп машинально, по привычке: за всю жизнь, пройдя тысячи кордонов, тело автоматически научилось не создавать очереди и помех в движении людских масс. Губы чуть шевельнулись в беззвучных словах: «Александр, Алекс…».

Так она и шла до трибуны, окончательно запутавшись в своих эмоциях — и тёмных, и радостных в один миг. Метров за десять-двенадцать увидела, скорее почувствовала, «главвреда» — от него за километр несло пошлостью, безграмотностью и алчностью — и заставила себя подойти. Он был в обществе главного корректора «Гражданина» и ещё двух незнакомых персон, наверняка из верхушки политической элиты. Мило улыбаясь, девушка делала то, что и всегда, — не слушала этих мерзких крыс. Но сегодня к ней не пришли обычные мысли, уступив место иным. Не сказать, что Хоуп была этому рада. Когда объявили о выходе патриарха с комитетом, избранных с соблюдением всех законов свода «Требований и стандартов», она автоматически плюхнулась на стул рядом с главным редактором, даже не думая и не сверяя, своё ли место заняла. Удача улыбалась ей: место действительно принадлежало Хоуп.

Раздался звук официально одобренного оркестра, игравшего гимн закона «Требований и стандартов», больше напоминавший урчание живота, нежели что-то красивое. Хоуп слышала музыку только в детстве. Когда ей было 7 лет, то на точно таком же собрании вся музыка, что не была внесена в список разрешённой кучкой бездарных злопыхателей, наделённых по вселенской несправедливости властью, попала в список запрещённой. А за нарушение запретов кара была по-прежнему серьёзной.

Под конец какофонии выкатился патриарх со свитой. Хоуп и так было мерзко присутствовать здесь, а тут ещё и разлад с её совершенным оружием, которым она очень гордилась, приключился — её ум отказывался делать работу хоть на йоту сложнее, чем водить карандашом в блокноте закорючки. Слова, которые влетали в ухо, тотчас выходили через росчерки кистей на ранее чистый лист.

«Бла-бла-бла, что-то про то, как все трудятся во имя общего блага…». Через пару минут: «Бла-бла-бла, урожай льна то-то и то-то…». Но стройный ряд блаблалогии* нарушили, как грохот ошеломляющего грома, слова патриарха: «…и вследствие этого, государство и честные граждане более не могут тратить ресурсы на сложные по фасону и разрозненные по цветам костюмы и одежду. Теперь всем гражданам надлежит передать текущую и старую одежду для обмена на новую из одобренной простой ткани. Старая же будет подлежать утилизации».

И тут кто-то из его помощников выкатил на сцену два аккуратно закреплённых мешка.

Назвать это одеждой не было никакой возможности: нить толще (иной раз в корабельном деле используется), а сам материал назвать мешковиной — сделать великую честь последнему. Гадкий же голос продолжил своё гнусное вещание: «Честные граждане, можете быть спокойны! Одежда прошла строжайшую стандартизацию и отбор. Материал очень прочный и долговечный, более того, повышает трудоспособность граждан, так как не даёт одежде отставать от тела, образовывать паразитные шансы расслабляться и лениться! В этом я Вас заверяю!»

Одна мысль кричала в тот момент в голове Хоуп громче других: «Так в этой дряни ещё и тесно!!!» Другие же мысли выглядели примерно так: «Честное государство совсем забыло про честь и охренело?!»

Но во всём этом потоке почему-то хватило место и для Алекса — девушка до сих пор не могла прийти в себя от его взгляда.

Приложив все силы, журналистка заставила себя нацарапать пару цитат и самых общих тезисов. Всё лишь в самых общих чертах, что изрекал и продолжал изрекать противный голос патриарха. В конечном итоге всем гражданам надлежало до наступления завтрашнего комендантского часа (то есть до девяти вечера) обменять всю свою одежду. Всё, на что хватило сил в конце, — это натянуть гримасу на лицо, которая только под определённым углом и при наличии хорошего воображения могла сойти за улыбку, кратко попрощаться со всеми и направиться к выходу. Одна мысль подогревала Хоуп, пока та двигалась к кордону, подобно позавчерашней курице, которую достали из холодильника не для того, чтобы выбросить, а по ошибке положили в микроволновку разогреваться. Ещё раз девушка сможет увидеть начальника департамента разрешений и, может быть, обмолвиться парой слов!

Но на контрольном пропускном пункте была плотная очередь, и всех довольно «быстро» выпускали. Патриарх со свитой уже успел удалиться, поэтому в том, чтобы держать строжайшую дисциплину работники департамента разрешений и допусков не видели более нужды. Из-за этого Хоуп не могла не то что осмотреться, зажатая внутри человеческой биомассы, а даже повернуть голову на несколько градусов было невозможно. Добравшись до выхода и дальше к припаркованной машине, она устала плюхнулась на водительское сидение.

Мало того, что этот день — кошмар без конца и возможности проснуться, так и маленькой, но глупой надежде на что-то хорошее под завершение кошмара не удалось сбыться! Домой! Скорее домой! Спать! Проспать этот день и следующий! Проснуться и узнать, что этот ужасный день, что вся эта ужасная жизнь была сном! Длинным, отвратительным и тягучим, как испортившийся кисель, обычным кошмарным сном!

В уголках глаз собирались с силами и после серебрились маленькие слезинки.

========== Глава 3 ==========

Всё было исполнено, как и задумывалось. Оказавшись дома и пропустив вежливые расспросы родных о прошедшем дне и комитете, откинув покрывало, Хоуп сперва погрузилась в сон, а лишь затем тело достигло кровати. Девушке ничего не снилось; лишь смутные образы на долю секунды появились из тьмы, чтобы быть тут же ею поглощёнными. И где-то под конец этой бесформенной чуши раздались слова мамы:

— Хоуппи, вставай. Мы собираемся в окружной департамент по новому распоряжению для получения новой одежды. Вставай, — женщина хоть и понимала, как устала дочь,