Мы не умеем подтасовывать и оклевётывать. Поэтому проигрываем таким, как он. Выходит, мы слабее его, старого лиса с голубыми глазками? Стоп! Возьмём на вооружение его метод. Он настаивает, чтобы Иван пришёл один. Элементарно! Значит он готовит (не только фотомонтаж на меня), он готовит ловушку. Он ведь всё же примитивен. И повторяется. Что ж, я тоже стану примитивной, даже нахрапистой. Если ты так не хочешь видеть меня, "любимый", дабы я не смешала твои карты, тогда, "свет очей моих" я прилечу к тебе "на крыльях любви".И никуда ты не денешься. И не в платье со шлейфом от Рекса, уж больно я в нём беспомощна, а в самых что ни на есть потёртых джинсах. Кто знает? Когда идёшь к лису в нору... Может, и драться придётся?

- Кого я вижу?!! Ева! Ванечка!

К ним навстречу с распростёртыми объятьями мчалась Надежда, такая вся сегодня праздничная, и не только потому, что её серая блузка была очень дорогой, из модного ныне зеркалящего материала, с длинными, в цвет, кружевами на рукавах и вороте. Вся она мчалась в порыве радости: наконец-то её дорогой мальчик тут! Да ещё не один, Ева держится за его руку. Какой он стал солидный, маститый, великий учёный. Он добился, сумел, вернул свою мечту. Всё это наполняло сейчас восторженную душу Надежды, даже переполняло. Поэтому поначалу она просто ни на что не была способна, кроме объятий, слёз сквозь улыбку, да каких-то отрывочных возгласов.

Иван представил Еве Надежду Андреевну. Но это, собственно, и не требовалось. И так известная со слов Вани тётя Надя была вся, как на ладони. Благодаря своей новой способности вмиг постичь, что за человек спешит к ней, раскрыв объятья и улыбаясь, что это за существо, нет ли камня за пазухой, чем душа полнится..., Ева тут же обратилась к ней со всей возможной теплотой:

- Наслышана о вас, даже очень много, Ваня часто рассказывает. Наверное, все дети-сироты привязываются к какой-нибудь женщине, ищут замену матери. Такая женщина для него - вы.

Надежда смутилась, аж покраснела, отчего сразу женственно похорошело её бесцветное лицо. Порозовел даже пробор на гладко причёсанной голове со стандартным старушечьим пучком на затылке. Она сбивчиво забормотала:

- Проходите, дорогие мои. Я так рада, так!... Здесь сегодня у нас только свои, никого посторонних. Ждут только вас. Вот и Генрих Арнольдович идёт. Он, знаете, заболел. Я сама не в курсе, что с ним такое, не говорит. Весь забинтованный, раненый, но всё равно, для него наука... это... - она смахнула слезинку, не в силах от волненья продолжать.

- Так у вас же что-то тут взорвалось вчера, - простодушно воскликнул Иван. Надежда только сделала "домиком" бесцветные бровки в знак удивления, даже не подозревая, как "закладывает" этим своего шефа. Неизвестно, чем бы закончилась щекотливая сценка, если бы разговор не прервался. Сотрудники лаборатории (двенадцать человек) наконец-то могли удовлетворить своё любопытство и дорваться до вожделенной Евы. Куча людей в белых халатах уже, толкая друг друга, кинулась к ней за автографами. Остальные, ещё в оцепенении, сгрудились вокруг и только, совершенно потеряв воспитанность, дружно пялились на неё, как на выходца с того света в самом буквальном смысле слова. Один из них, Феликс, даже уронил от волненья бокал и, страшно смутившись, застыл. Перед ним была та самая фантастическая женщина, о которой шумела пресса, и только ленивый не клеветал на неё, не недоумевал, не подбавлял собственных объяснений к тому, что не укладывалось в общие, веками устоявшиеся понятия реального и сказочного.

Феликс нервно сглатывал и, забыв о бокале, всё смотрел на Еву. Впрочем, остальные были в точно таком же трансе. А она в силу своей профессии, как рыба в воде, привычная к подобному вниманию публики, напротив, словно встряхнулась от этого, словно для неё зажглись огни рампы. Вздёрнула стриженой головкой в круглых локонах, оживилась, одарила всех своей блеснувшей жемчугом улыбкой актрисы и, ничуть не смутившись всеобщим ступором, подскочила к Феликсу, подняла бокал на ковре (тот не разбился), каждое её движение было нарочито-изысканно, подведённые глаза с её особым сияющим взглядом приковали всех своей юной прелестью - их распахнутостью, выражением какой-то счастливой детской открытости. Смотревший издали, несколько отстранённо Генрих невольно подытожил про себя: "Она ведь не красива, нет. С голливудскими ей не тягаться. Но она их переплюнула. Секрет её притяжения, наверное, в темпераменте да в этом ребячьем огоньке в глазах. Умеет-таки проложить путь к каждому сердцу."

Пока смущённый Феликс пытался объяснить, что он очень много о ней слышал и мечтал увидеть наяву (а Ева про себя с усмешкой добавила: "Любимую актрису его бабушки"), то кто-то неслышно подошёл к ним с подносом, на котором звенели наполненные бокалы, и раздался тихий, знакомый голос:

- Вот уж не ожидал тебя сегодня увидеть, Ева.

Она рывком обернулась, хоть и чувствовала его приближение и уже напряглась. Перед ней стоял Генрих. Ей было не до смеха при виде его бинтов. На неё смотрели холодные, полные затаённой боли глаза. Однако рот приветливо-салонно улыбался.

- Прости, что не пригласил тебя. Думал, тебе это будет неинтересно. Некая сугубо научная презентация, знаешь ли, в узком кругу. Мы собираемся вслед за роботом отправить в параллельный мир человека. Как тебе идея?

- Потрясающе. И тебе, конечно же, казалось, что такая легкомысленно-убогая личность, как я, не в состоянии подобным интересоваться?

Она взяла бокал с его подноса, какую-то секунду помедлила (на самом деле - проверяла своим сверхъестественным чутьём, нет ли в нём яда), потом, блеснув безмятежной экранной улыбкой, выпила. Генрих тут же протянул ей новый.

- За нас! - сказал он, глядя пристально и со значением.

- За твой успех! - провозгласила Ева.

Она и в простеньких узких джинсах выглядела королевой. С плеч её спадала бархатистая туника, скреплённая, как у римлян, драгоценными застёжками на плечах. Ткань изображала шкуру леопарда. Генрих, не отрываясь, любовался недостижимой ныне, той, которая когда-то его любила. Она читала в его душе, как в раскрытой книге, читала полную страсти повесть о борьбе ненависти и любви. Он всё смотрел, погрузился в себя... Из этой таинственной пучины его "вытащили" лишь какие-то деловые замечания, с которыми к нему подошла Надежда. Он не сразу понял её. Потом наморщил лоб, сразу посуровел и выскочил вслед за ней в складское помещение.

Ева упивалась своим новым даром - читала во всех душах, кто что из себя представляет, даже не умышленно, а просто тренируясь. Щекастый чёрненький Феликс стал ей уже совершенно понятен и знаком. Надежда, когда подошла к Генриху и что-то