ненавидят нас, немцев, сверх всякой меры и хотят всех нас уничтожить — почему бы им не рыскать тогда по полям в желтом автомобиле, чтобы ловить немецких девочек и резать их? Нет, я ни минуты на сомневался в том, что еврейский автомобиль существует, и не желал верить словам учителя, который тем временем появился в классе и нашел сообщение об еврейском автомобиле, летевшее ему навстречу из всех уст, маловероятным. Я верил в еврейский автомобиль.

Я представлял себе, как он, желтый, весь желтый, едет через поля и нивы, и в нем четверо черных евреев с длинными острыми ножами. Вдруг я увидел, как автомобиль останавливается, и два еврея выскакивают на поле, на краю которого сидит кареглазая девочка и плетет венок из голубых васильков, и евреи, зажав ножи в зубах, хватают ее и тащат к автомобилю.

Девочка кричит, я слышу ее крик, и я счастлив, потому что она выкрикивает мое имя. Я ищу свой кольт, но его нет на месте, и я, безоружный, бросаюсь из своей засады на евреев. Ударом в подбородок я сбиваю с ног первого, а второго, который уже высоко поднял девочку, чтобы швырнуть ее на сиденье автомобиля, я ударяю ребром ладони в затылок, и он оседает на землю. Еврей за рулем дал газ, и машина рванулась на меня. Разумеется, я был готов к этому и мгновенно отскочил в сторону. Автомобиль был совсем рядом, я вскочил на подножку, ударом кулака разнес верх машины, вывернул нож из занесенной руки еврея, сидевшего рядом с водителем, и выбросил его из машины, скрутил еврея за рулем, затормозил, выскочил и увидел на траве на краю поля девочку, потерявшую сознание, я видел ее лицо, неподвижно лежащее передо мною в траве, только одно ее лицо: карие глаза, тонкий, едва очерченный рот и светлые короткие волосы над высоким лбом. Я видел глаза, и щеки, и губы, и лоб, и волосы, и мне казалось, будто это лицо всегда было спрятано от меня и я первый раз вижу его открытым. Робость охватила меня, я хотел отвести взгляд, но не смог и склонился над девочкой, неподвижно лежащей в траве, и коснулся, как дуновением, ее щеки, и мне стало обжигающе жарко, и моя рука вдруг запылала: острая боль, в ушах загремело мое имя. Я вскочил, и учитель второй раз ударил меня линейкой по руке. «Два часа без обеда, — прошипел он, — я тебя отучу спать на уроках!» Класс засмеялся, учитель ударил третий раз, рука вспухла, но я стиснул зубы: через две парты от меня сидела девочка, чье лицо я видел в траве, и я думал, что она, единственная, не станет смеяться надо мной. «Спать на уроке! Этот болван думает, что его парта — кровать!» Учитель считал это остроумной шуткой, и класс взревел от хохота. Я знал, что она никогда не будет смеяться надо мной. «Молчать!» — закричал учитель. Смех постепенно замер. Рубцы у меня на руке посинели.

После отсидки я не решился сразу пойти домой.

Я медленно брел по деревенской улице и думал, что бы такое сказать дома, и в конце концов мне в голову пришла мысль рассказать, что я пытался выследить еврейский автомобиль. Я свернул с главной улицы, чтобы прийти домой со стороны полей, и пошел по проселочной дороге к горам. Поле справа, луга слева, рожь и трава колыхались у меня над головой.

Я не думал больше ни об отсидке, ни об еврейском автомобиле. Я видел лицо девочки в волнах травы, и во ржи я видел ее светлые волосы. Луга пахли, кружа мне голову, упругие мясистые колокольчики качались у самой моей груди, тимьян излучал буйные волны дурманящего аромата, злобно гудели осиные рои, и рядом с лиловыми цветками куколя рдел мак, жгучий яд таился в его палящей алости. Осы бешено носились вокруг моего лица, парило, трещали кузнечики, словно предвещая что-то грозное, иногда вдруг изо ржи взмывала вверх огромная птица, мак среди цветов куколя пылал угрожающе. Я растерялся. До сих пор я всегда доверял природе, я был ее частью, как стрекоза или летящая по ветру соломинка, а сейчас мне показалось, что она отталкивает меня, что между мною и окружающим миром появилась трещина.

Я перестал быть землей, и травой, и деревом, и каждым зверьком. Трещали кузнечики, и я подумал, что, когда они трещат, они трут крылом о крыло, и это показалось мне вдруг бесстыдством. Все вокруг вдруг изменилось, я увидел все словно в первый раз: колосья ржи звенели на ветру, мягко колыхались травы, мак рдел, как открытый рот земли, как тысячи ртов земли, струился горький аромат тимьяна, и я ощущал свое тело как что-то чужое, как что-то, что не было больше мною, я задрожал и провел кончиками пальцев по груди, я царапал ее ногтями, мне хотелось кричать, но я смог только застонать. Я не понимал, что со мной творится, и в эту самую минуту, раздвигая рожь и траву, показался медленно ползущий по проселочной дороге коричневый автомобиль.

Увидев его, я вздрогнул, словно застигнутый на месте преступления, я оторвал руки от груди, и кровь мгновенно бросилась мне в голову. Я с трудом собрался с мыслями. Автомобиль? Откуда здесь автомобиль, подумал я, мысли мои путались, и вдруг я понял: это еврейский автомобиль! Меня смял ужас, я окаменел. Вначале мне показалось, что автомобиль коричневого цвета, теперь, охваченный страхом и жутким любопытством, я увидел, что он, пожалуй, желтый, не коричневый, а желтый, и в самом деле желтый, совсем желтый, пронзительно желтый автомобиль. И если сначала я увидел в нем только троих, значит, я ошибся, а может быть, один из них пригнулся. Конечно, пригнулся. Их было четверо в автомобиле, и один пригнулся чтобы броситься на меня, и я почувствовал смертельный ужас. Это был настоящий смертельный ужас, сердце больше не билось, я никогда раньше не замечал его ударов, но теперь, когда оно больше не билось, я почувствовал это: мертвая боль в теле, пустое место, которое судорожно сжималось, высасывая из меня жизнь. Я стоял, окаменев, а автомобиль медленно двигался по проселочной дороге, желтый автомобиль, весь совсем желтый, он приближался ко мне, и тут, словно кто-то включил мотор, мое сердце вдруг снова заколотилось, теперь оно билось с бешеной быстротой, и с бешеной быстротой бились мои мысли. Закричать, убежать, спрятаться во ржи, прыгнуть в траву. Но в последнюю секунду я сообразил: я не должен возбуждать подозрений, я не должен подавать виду, что я знаю, что это еврейский автомобиль, — и я, трясясь от страха, пошел размеренными шагами по проселочной дороге, размеренными шагами перед автомобилем, который тоже ехал шагом. На лбу у меня выступил пот, и все-таки мне было холодно. Так я шел почти час, хотя до деревни было рукой подать. У меня дрожали колени, я думал, что сейчас упаду, и тут меня хлестнул, как удар кнута, голос из автомобиля: какой-то оклик или приказ.

У меня потемнело в глазах, я еще успел почувствовать, как мои ноги помчались вперед и понесли меня с собой, больше