каббалу у одного каббалиста в Иерусалиме, в старом городе.

На собрании кружка, руководителем которого был Гришка — Цви, он говорил о том, что душа человека не принадлежит ему, что она посланница Всевышнего, который направляет души на Землю в командировку для выполнения особых задач. Душам хорошо у престола Всевышнего и они не рвутся сюда на Землю, но надо, значит, надо. Отказаться ведь невозможно. Тело для души, как скафандр, и душа не знает, какой скафандр ей достанется, хороший или дефектный, в какой попадёт, тем и придётся пользоваться. Есть великолепные скафандры, а души оказываются слабенькими и позволяют использовать скафандр не по назначению: для пьянства, азартных игр, удовлетворения властолюбия, похоти.

— Кому позволяют? — спросила одна из девиц, влюблёнными глазами смотревшая на него. — Разве в этом скафандре, то есть теле, кроме души, есть ещё кто-нибудь?

— Конечно, — разглаживая бороду, — ответил реб Цви, — в теле с момента зачатия присутствует ещё и животная душа, она есть у любого живого существа и связана с землёй, и только человеку придаётся ещё одна душа — Божественная.

Авруцкий тогда потихоньку, по-английски, не прощаясь, ушёл с этого собрания, но потом несколько раз встречался с Мишкой и с удивлением и тайной завистью слушал своего школьного друга, обретшего покой в непредсказуемом океане мистического постижения мира.

— Ты пойми, — говорил Гришка-Цви, — каббала — это не религиозная система, это и не вера даже, это знание, непосредственная сверхчувственная форма знания, которая сама по себе является настолько бесценным даром, что преступно отвлекаться на что-либо иное. Вот, например, случайность. В мире нет ничего случайного, а то, что нам кажется случайным, лишь неполнота наших знаний о неизбежном. Вот представь себе ситуацию. По пустыне бредёт умирающий от жажды путник, надежды не осталось, и вдруг он видит оазис. Приближается к нему, и это не мираж, а действительно оазис: пальмы, палатка, а в палатке на столе кувшин прозрачной холодной воды. Что сделает этот несчастный? Выпьет, конечно. А если рядом с кувшином записка и на ней написано: в кувшине яд. Вот тут уже возможны варианты. Кто-то отчаявшийся выпьет, чтобы прекратить мучения, другой, посильнее, попытается найти не отравленную воду, третий решит проверить воду в этом кувшине, нальёт воду в блюдце и подождёт, пока её не выпьет ящерица или кто-то другой… То, что называют свободой выбора, всего лишь неполнота наших знаний о мире, если бы наши знания были абсолютными, то и поведение было бы таким же абсолютно предопределённым.

К этому времени Авруцкий уже знал, что Гришка много лет обихаживал не встававшую с постели тяжелобольную сестру, у которой, помимо физических недугов, было ещё и серьёзное душевное расстройство. Жена не выдержала и ушла, а Гришка, который раньше, занимаясь пушкинистикой, не пропускал ни одной юбки и вечно встревал в какие-либо истории, неожиданно обрёл каббалу и покой.

* * *

Гришка исчез и Авруцкий обнаружил себя в крохотной комнатке старого здания, куда они приехали с Валей с вечеринки. Неделю назад Авруцкий снял эту комнату у алкоголика, дяди Коли, который занимал две комнаты в большой коммунальной квартире дома, стоящего на набережной реки Смоленки.

За это время Авруцкий так и не увидел ни одного другого обитателя этой квартиры и решил, что никто в ней больше не живёт, уж больно запущенный вид она имела. Стены в грязных разводах от многочисленных протечек, с потолка кухни свисали лохмотья штукатурки, из кранов на кухне и ванной с шипением вытекала ржавая вода. Авруцкий снял эту комнату, потому что стоила она баснословно дёшево, пять рублей в месяц даже он мог выкроить из своей скудной стипендии. Валю он решился привести сюда впервые, попытки придать жилой вид своей комнате были неудачны, убогость обстановки скрыть не удавалось. Войдя в квартиру, он специально не включил свет в коридоре, но от запахов плесени и сырости деться было некуда. Комната освещалась светом уличного фонаря. Голая одинокая соракасвечёвая лампочка беззащитно раскачивалась на витом шнуре, отбрасывая на ободранные обои похожую на голову страуса тень. Валя села на продавленную тахту, а он стоял в дверях, не зная как приступить к тому, ради чего они удрали с вечеринки, колени его подрагивали, ладони вспотели.

В дверь постучали. Авруцкий машинально включил в комнате свет и с облегчением открыл дверь, за ней покачивался дядя Коля, которому, как всегда, для полного счастья не хватало чекушки. Авруцкий протянул ему привезенную с собой бутылку шампанского, но дядя Коля даже не заметил её, его лицо изменилось, сквозь невнятицу алкогольной кляксы вдруг стал проступать строгий классический профиль и Авруцкий с недоумением обнаружил в нём поразительное сходство с Валей, сидящей на тахте. Дядя Коля закрыл глаза, перекрестился, снова открыл глаза, лицо его внезапно побледнело, он захрипел и стал падать навзничь. В последний момент Авруцкий, вышедший из ступора, успел его подхватить. Вместе с Валей они с трудом перенесли его истощённое, но неожиданно тяжёлое тело на тахту. Авруцкий нашёл на кухне гранёный стакан, открутил кран холодной воды, но не услышал даже шипения, он вернулся в комнату, попытался открыть шампанское. Не успел он раскрутить проволоку, как бутылка выстрелила, пробка, ударившись в потолок, запрыгала по комнате. Авруцкий с трудом поймал в стакан пенную струю, попытался разжать плотно стиснутые зубы дяди Коли и влил в рот немного вина. Дядя Коля закашлялся, тело его выгнулось дугой, белки глаз закатились, потом он выпрямился и затих.

Авруцкий приложил ухо к его груди, но не услышал ни дыхания, ни сердцебиения. Он не успел испугаться. Дядя Коля открыл глаза и что-то сказал.

— Что, дядя Коля, что случилось? — наклонился к нему Авруцкий, но дядя Коля смотрел за его спину, и во взгляде его были и боль, и отчаяние, и надежда.

— Ва-ва-валя, — отчётливо сказал дядя Коля и сел. — Ты Ва-ва-валя? — спросил он. Авруцкий оглянулся.

Мертвенно-бледная Валя стояла за его спиной.

Дальше события стали развиваться так стремительно, что Авруцкий потом так и не смог связно вспомнить происшедшее, лишь отдельные картинки вспышками, как стёклышки разбитой мозаики, всплывали в его сознании.

Дядя Коля захрипел и откинулся на подушки. Авруцкий наклонился к нему и в тот же момент услышал глухой стук за спиной. Он резко обернулся. Валя навзничь лежала на полу, глаза её были полузакрыты, из-под затылка вытекала тёмная струйка крови. Какое-то время он пытался привести в себя их обоих и лишь, когда его попытки оказались безуспешными, вспомнил о «скорой