кроватью живет чудище. Это воскресенье, мама и папа дома, Андрюша, наконец, засыпает на несколько часов подряд, а когда просыапется, ей разрегают покормить Андрюшу из теплой бутылочки. Когда сытый Андрюша начинает отворачиваться от бутылочки, Агата осторожно нюхает его пушистую макушку. Брат пахнет немножко плющевой игрушкой, а немножко — как рука самой Агаты в очень солнечный день. Агата знает, что брат и сестра почти всегда похожи друг на друга, но не может представиться себе, что у нее когда-то было такое же сморщенное розовое личико, как у Андрея. Она идет в ванную к зеркалу и строит морды: нет, все равно не похоже. «Наверое», — думает Агата, — «Мы станем похожи, когда я буду совсем-совсем старушкой». Врач в больнице назвал Андрюшу «здоровым сусликом» и сказал, что волноваться нечего, такие маленькие дети иногда плачут по ночам просто так. Агата — умная девочка, она знает, что никто никогда не плачет по ночам «просто так».

Когда наступает вечер и становится пора спать, Агата слоняется по квартире, пока у мнее не начинают слипаться глаза. Наконец мама требует, чтобы Агата укладывалась в постель, и даже обещает прийти читать ей книжку про Рим. Агате становится немножко не так страшно, но тут в соседней комнате снова начинает плакать Андрюша, очень громко и горько, и Агата понимает, что папе и маме будет не до нее. Тогда Агата напоминает себе, что ей уже десять лет и она очень смелая девочка. Огромными скачками Агата пересекает свою комнату, вспрыгивает на кровать и щелкает выключателем ночника. По комнате разливается мягкий теплый свет, ночник медленно крутится, слоны пускаются в свое загадочное ночное путешествие по стенам Агатиной комнаты. Агате становится немножко легче, но о том, чтобы спустить ноги с кровати и переодеться в пижаму, речь, конечно, не идет. Агата не знает, сумеет ли она заснуть, она сидит на кровати, зажмурив глаза. Постепенно Агата начинает сердиться на себя: ей не нравится быть трусихой. Медленно, медленно Агата укладывается на кровать и прижимается щекой к матрасу. У нее не получается себе наврать: кровать совсем тихонько, но все-таки дрожит. «Но…», — слышит Агата, — «Но…» Это очень жалобное «но», и почему-то Агату успокаивает его жалобность. Агата собирается с силами, несколько раз вздыхает, чтобы сердце перестало колотиться в груди, включает в своем телефоне фонарик и лезет под кровать. У нее есть план.

План у Агаты такой: спустить в разлом один конец старой скакалки, а когда чудище схватится за нее — вытащить его на свет, связать и изо всех сил звать маму с папой. Но теперь, в продумаемой сквозняком из разлома подкроватной темноте, которая от телефонного фонарика делается синей и тревожной, Агате опять становится очень страшно. Плач Андрея неожиданно кажется ей совсем громким, как если маленький брат лежал не у себя в колыбельке в соседней комнате, а прямо тут, под кроватью, на краю разлома. Вдрун Агате приходит в голову, что плачет совсем не Андрей, — плачет кто-то, находящийся прямо под полом ее комнаты. Агата знает, что под полом их дома ничего нет, только камни и земля, — но тогда не должно быть и разлома, который явно куда-то ведет, — говорит себе умная Агата, — а он, этот разлом, есть. Агата крепко-крепко сжимает в одном кулаке телефон с фонариком, в другой — конец скакалки, а второй конец скакалки забрасывает, как удочку, в разлом.

Сначала ничего не происходит — если не считать того, что Агата больше не слышит никакого плача. Зато она слышит чье-то быстрое дыхание там, в разломе, и чувствует коленками мелкую-мелкую дрожь пола. «Ну же», — думает Агата. Она вспотела, зато ее босые ноги замерзли, и это очень неприятно. — «Ну же, хватай скакалку!» Агата даже встряхивает скакалкой несколько раз, — как папа иногда встряхивает на рыбалке удочкой. И тут что-то резко дергает Агату вниз, — но не за скакалку, а за руку, в которой она держит светящийся телефон.

Задохнувшись от страха, Агата пытается вырвать руку из чьей-то горячей лапы, но лапа ее не отпускает, а вторая лапа пытается выхватить у Агаты фонарик. И тогда смелая маленькая Агата принимает решение. Она изо всех сил вцепляется в сухую лохматую шерсть чудища и, больно стукаясь о кровать спиной и головой, вытаскивает чудище из разлома, и продолжает тянуть, пока оба они, Агата и чудище, не вываливаются из-под кровати на ковер.

Агата быстро-быстро отползает к шкафу, прижимается к его дверце спиной и почему-то выставляет перед собой все еще светящийся телефон, как в фильмах выставляют перед собой пистолет. Чудище сидит на ковре и мелко дрожит, и Агата понимает, наконец, от чего дрожал пол. Оно толстое, с темно-синей шерстью, очень косматое, чуть побольше самой Агаты. Из-под свисающих на лоб чудища густых прядей шерсти видны блестящие, очень человеческие испуганные серые глаза. Лапы у чудища маленькие, косматые, когтей на них нет, Агата видит, что кожа на ладонях у чудища — темно-синяя. Короткие, острые уши чудища, лиловые и совсем без шерсти, тоже дрожат и кажутся Агате прозрачными, когда на них падает свет ночника. Чудище смотрит на Агату, потом на ночник, потом на медленно плывущих по стенам комнаты слонов. «….нннно!» — жалобно говорит чудище. — «….ннно!» Агата вдруг понимает, что оно говорит не «но», а какое-то другое слово, только очень тихо. Осторожно-осторожно Агата подползает к чудищу немножко ближе, — сейчас оно не кажется Агате страшным, но бог весть, чего от него можно ждать.

— А ну, повтори! — строго говорит Агата.

— …ннно! — жалобно говорит чудище.

— Непонятно же! — говорит Агата. — Ты понятно повтори!

— …нннно! — тихо говорит чудище, а потом, осмелев, повторяет немножко громче, — …нннно! Темно. Темно.

Агата вспоминает, как дрожала от страха, лежа под кроватью, заглядывая в черный-черный пролом, не видя ни зги под землей, там, внизу, где живет чудище. Там, под домом, — думает Агата, — действительно очень темно. Там очень темно. А чудище боится темноты.

— Ну что ты, в самом деле? — говорит Агата с досадой. — У меня же ночью ночник. Тебе видно свет.

Чудище смотрит на Агату с укоризной. Агата и сама знает, что врет: даже под кроватью ей было очень-очень темно, а в проломе — так просто ни зги не видно. Агата не очень понимает, что делать. Ей не нравится идея делить с кем-нибудь комнату, но не запишивать же чудище обратно в темноту.

— Хочешь — можешь спать на ковре, — нехотя говорит Агата. — Только будешь лазить под кровать, когда идут родители. И не трогай моё лего. И вообще никуда не лазь.

Чудище смотрит на Агату и отрицательно качает головой. Агата отлично понимает: чудище хочет жить у себя дома, а дом у него — там, внизу, под их