этот. Веселого мало.

С дорогами тогда пес знает что творилось, а толком разузнать что да как мне было неоткуда - в гильдии я к тому времени уж лет семь, как не появлялась. Не до того было. Карту я, конечно, старалась содержать в порядке и на каждой ярмарке доводила пришлых караванщиков до икоты, занудно выспрашивая о новых ориентирах, но...

- ... многие опасности ожидают вас, ибо велики силы тех, кто захочет помешать Избранной завершить предначертанное. Помни же, дитя: тебе доверена надежда нашего мира, столь же хрупкая, сколь и драгоценная и беречь ее предстоит больше жизни, оберегая от всякого зла. Знай же: прислужники тьмы коварны и множество их неисчислимо! Каждый встреченный тобой может таить в сердце недоброе. Храни же в тайне все, что открыто тебе. Ни человеку, ни духу, ни зверю неразумному не открывай ни пути своего, ни цели. Лишь так сумеешь ты...

Она все говорила и говорила, а я уже вовсю строила планы, прикидывала расходы и решала, что из вещей в пути пригодится, а что можно бросить тетке на разграбление. Возвращаться-то я при любом раскладе не собиралась.

Даже удивительно, насколько быстро я тогда примирилась и с предстоящей дорогой, и с навязанной мне ролью, и даже с тем, что ничем хорошим все это все не закончится. Даже азарт разобрал - от безнадеги, не иначе. Подумаешь, полчища врагов! Пусть еще побегают за нами по дорогам. И, собственно, почему «за нами»? Меня-то уж точно искать никто не будет, я же никаким боком не Избранная. Пес с ней, с картой - до Забредней и так доеду, там проверю дорогу до Пристанища, а уж оттуда в караван напрошусь. Кто ж откажется от лишнего проводника, особенно если он денег не просит. А что сундук у проводника непомерно большой, так что ж такого? Может, к родне едет, гостинцы везет. Дырок только надо будет в сундуке наделать, чтоб не задохнулась в пути надежда наша хрупкая. Жаль, конечно, хорошую вещь портить, но что такое сундук по сравнению с целым миром?

- ... слова мои? - недовольно возвысила голос Светлейшая Госпожа и взглянула на меня так, что я который уж раз за это утро почувствовала себя дурой. Совсем уж дремучей, беспросветной и, к тому же, отвратительно воспитанной.

- Как прикажет Лучезарная, - брякнула я наугад и почтительно поклонилась, коснувшись лбом земли. Ни к чему злить богиню раньше времени.

Успею еще.

Светлейшая, между тем, уже направлялась куда-то в сторону реки, равнодушно бросив через плечо: «Время!». Пришлось догонять.

***

О реке Раннвейг легенд и песен сложено столько, что и за три дня все не перепеть. И шириной-то она морю не уступит, и в глубинах-то ее сокровища несметные таятся, и воды-то ее столь чисты, что стада диких буйволов пробегают сотни лиг, мечтая припасть к живительной влаге. Чушь дикая. И река то уже давно не река, а так - заиленная узкая протока, уныло плутающая в камышах и пропадающая среди болот, и «глубин» там жабе по колено, а таится в них только черная липка грязь, смердящая тухлыми яйцами, а уж припасть к великой и могучей Раннвейг не рискнул бы и дикий кабан, мучимый кожеедами.

Богиню ни вид, ни запах знаменитой реки, как видно, не беспокоил. Стоя рядом со мной на берегу, она вглядывалась в зеленоватую воду так, будто видела перед собой ту самую Раннвейг из легенд, гордую и прекрасную. А может, просто отражением своим божественным любовалась, почем мне знать?

Я тоже посмотрела в воду и досадливо поморщилась. Стылый осенний ветерок с одинаковым бесстыдством задирал и белоснежный плащ богини, и мой оборванный подол, вот только у Светлейшей богато расшитое платье выглядывало, а у меня - рваные чулки и сбитые грязные колени. И в таком вот виде я предстану перед будущей спасительницей мира! Куртка по швам расползается от старости, меховая оторочка капюшона вся в проплешинах, вышивка лохмами висит, а из капюшона косы растрепанные торчат и лицо непонятно чем перепачканное. А сапоги! Мужские, здоровенные, да еще и голенища веревками подвязаны, чтоб не сваливались. Красавица! Хоть портрет пиши, да в столицу его, к Императору. Как раз сгодится вредителей из Храмовых садов гонять.

Не то чтобы меня это так уж сильно заботило, но все же...

- Она близко...- прошелестела Богиня чуть слышно, то ли Великой Раннвейг, то ли хмурому осеннему небу, но уж точно не мне.

Я завертела головой, ожидая увидеть.. ай, да не знаю, что! Хотя бы золотые Врата, что вот-вот распахнутся под завывание труб и грохот барабанов и выйдет оттуда воительница, сильная и прекрасная, как Рагнхильд Разящий Клинок. Нет, лучше пусть едет верхом на огромном белоснежном жеребце... ну, или кобыле, все равно, только чтобы с золотой гривой! А еще, еще...Как там было то? "Сияние ее доспеха солнце затмевает, и алый плащ по ветру реет, будто знамя, и сотни тысяч воинов ее приказа ждут..." Ну а что, вон в легендах у самого захудалого героя есть стотысячное войско, а у тех, кто посильнее, так даже стосотентысячное. Чем наша Избранная хуже? Путь тогда стостостосотентысячное, мне не жалко!

Настоящее явление последней надежды обреченного мира, спасительницы, хранительницы, и прочая и прочая, я чуть было не пропустила. Ай, было бы на что смотреть! Обидно даже стало, как будто обещали праздничное шествие с факелами, а пришел патруль городской стражи. Вместо золоченых врат - еле заметное дрожание воздуха, вместо труб и барабанов - тихий хлопок, будто сушеный рыбий пузырь ножом проткнули. Ну и Избранная не лучше: тощая и бледная, будто травинка, в подполе выросшая. От воительница в ней разве что рост был, а остальное вообще никуда не годилось. Ручки тонкие - такими и ложку-то, наверное, держать тяжело, куда уж за меч хвататься. Ножки как у жеребенка новорожденного. Тельце худенькое, вот-вот посредине переломится... А волосы! Ярко-рыжие с алыми и золотыми прядями, как дикое пламя на закатном ветру. В нашей глуши дитя с эдаким костром на макушке еще в колыбели удавили бы по-тихому, чтоб беды не накликать. Да и в столице, пожалуй, тоже. А наряд! Тут лоскут, там оборочка, а посередке ремешок да тесемочка. Мне даже любопытно стало: из постели бедняжку вытащили мир спасать, или у них это непотребство за одежку сходит?

- Приветствую тебя, Избранная! - поплыл меж тем над водой божественный голос и невыразимая скорбь звучала в нем. Плавным жестом Богиня обвела неприглядный серый берег, стылую воду и затянутое низкими тучами небо: - Узри же, что стало с некогда щедрым и прекрасным миром! Тоска и агония овладели им, и...

- Вижу, не слепая, - перебила вдруг наша будущая спасительница. - Не Монте-Карло и даже не Геленджик. И че?

- ... и лишь одно вселяло надежду в измученные сердца обреченных его обитателей, - как ни в чем ни бывало продолжала