способны ежедневно доводить до отчаяния человека, любившего Вас как никто на свете, то смерть моя Вас не тронет.

Первое письмо, которое Кандоль написал Арделизе по поводу Кастильянта, напугало ее; она со страхом думала о его возвращении и, пожалуй, предпочла бы никогда больше его не видеть. Но когда до нее дошел слух о том, что Кандоль при смерти, и когда затем она узнала от своей подруги Фезики, что он скончался, Арделиза едва не умерла сама. Некоторое время она лежала без сознания и пришла в себя, только расслышав имя Миреля, желавшего, как ей сказали, говорить с ней. Мирель был главным поверенным тайн Кандоля. Он привез Арделизе письмо, которое тот написал ей на смертном одре, и шкатулку, где хранились ее письма и все, что она дарила возлюбленному на память.

Прочитав последнее письмо, Арделиза залилась неудержимыми слезами. Графиня, которая, видя плачевное состояние подруги, не отходила от нее, предложила, чтобы немного рассеять ее горе, открыть шкатулку. Сверху там лежал носовой платок, в нескольких местах запятнанный кровью.

— Ах, Боже мой! — вскричала Арделиза. — Возможно ли, чтобы я увидела это и тотчас не умерла! Как! У него, бедняжки, было столько других сувениров, более красноречивых, а он сберег даже этот платок! Есть ли на свете что-нибудь трогательнее?

И рассказала Фезике, как несколько лет тому назад она, сидя рядом с Кандолем за рукоделием, порезалась, а он попросил у нее платок, которым она отерла руку, и оставил его у себя. Затем подруги нашли в шкатулке браслеты, вышитые кошельки, волосы Арделизы и ее портреты, а когда дошли до писем, Фезика спросила, нельзя ли ей прочитать некоторые из них. Арделиза позволила, и Фезика развернула первое:

Здесь говорят, будто Вы потерпели поражение. Может быть, это ложный слух, распускаемый завистниками, но может быть, и правда. Томясь неизвестностью, я молю, Господь, сохранить жизнь моего возлюбленного и оставляю армию на Твое попечение. Да, Господи, не только армию, но также и государство, и весь мир в придачу. С тех пор как мне сообщили эту новость, причем я ничего не узнала о Вас лично, я делаю по двадцать визитов в день. Завожу разговор о войне в надежде услышать что-нибудь утешительное. Повсюду говорят о поражении и ничего о Вас. Не смею спросить, что с Вами сталось, но не из боязни показать, что люблю Вас. Слишком велика моя тревога, чтобы я думала об осторожности; но я страшусь узнать более, чем мне хотелось бы знать. В таком состоянии я нахожусь и буду находиться до первого регулярного курьера, если у меня хватит сил его дождаться. Я беспокоюсь вдвойне оттого, что Вы много раз обещали мне посылать во всех чрезвычайных обстоятельствах нарочного гонца, и его отсутствие в этом случае представляется мне зловещим.

Все время, пока растроганная Фезика читала это письмо — медленно, ибо у нее перехватывало горло, — Арделиза лила слезы. Дойдя до конца письма, обе долго не могли говорить.

— Я больше не стану сегодня читать, — вымолвила Фезика, — ведь если это так тяжко мне, то вам, конечно, намного тяжелее.

— Нет-нет, — возразила Арделиза. — Продолжайте, прошу вас; слушая эти письма, я плачу, но ведь и вспоминаю о нем.

Итак, Фезика развернула новое письмо, и вот что там оказалось:

Что же это такое! Неужели я навсегда лишилась из-за Вас покоя? Неужели так и буду жить в вечном страхе потерять Вас, думая, что Вы можете погибнуть или перемениться ко мне? Пока продолжается кампания, я не перестану терзаться жестокой тревогой; каждый вражеский выстрел кажется мне направленным в Ваше сердце. И вот я узнаю, что Вы проиграли сражение, но не имею никаких сведений о Вас. Когда же, измученная смертельным страхом, узнаю я наконец, что Вас спасла моя фортуна — ведь, как Вы убедились, Вы ничем не обязаны Вашей, — до меня доходит известие, что Вы пребываете в Авиньоне в объятиях Армиды, найдя в них утешение в несчастье. Если это так, я от души сожалею, что Вы не погибли в том проигранном бою. Да, мой милый, я предпочла бы видеть Вас мертвым, нежели непостоянным, ибо тогда бы радостно верила, что живи Вы дольше, то любили бы меня всегда. Теперь же в моем сердце одна лишь ярость, оттого что Вы забыли меня ради другой, которая не любит Вас так, как я.

— Возможно ли? — вопросила Фезика Миреля. — Кандоль любил Армиду?

— Нет, сударыня, — отвечал Мирель. — Возвращаясь из армии, он задержался на два дня в Авиньоне, чтобы немного встряхнуться, и дважды встречался там с Армидой; судите сами, можно ли это назвать любовью. Но, сударыня, — прибавил он, обращаясь к Арделизе, — кто же так хорошо осведомил Вас обо всем, что происходило?

— Увы! — произнесла она. — Я знаю обо всем только по слухам. Однако решительно все говорят об этой страсти и даже упоминают, что она явилась отчасти причиной его смерти; здесь нет никого, кто не знал бы об этом.

И зарыдала еще пуще. Желая отвлечь подругу от горестных мыслей, Фезика протянула ей еще одно письмо и спросила, не знакома ли ей подпись.

— Как же, — ответила Арделиза, — это письмо моего дворецкого. Любопытно, о чем там речь. — С этими словами она взяла письмо и начала читать:

Что бы Вам ни писала госпожа, наш дом вечно полон нормандцами. Лучше бы эти дьяволы сидели в своем краю. Я взбешен, Монсеньор, их присутствием и еще тысячью других вещей, которые мне приходится видеть. Подробности я Вам не сообщаю, надеясь, что Вы скоро будете здесь и сами наведете во всем порядок.

Под нормандцами дворецкий разумел Ороондата и его братьев Танкреда, шевалье Эдмона и Тюрпена, частых гостей Арделизы.

Простодушие, с каким бедняга сообщал новости Кандолю, так развеселило сумасбродную красавицу, что, взглянув на Фезику — у которой было меньше поводов печалиться, чем у нее, — она принялась неистово хохотать. Видя это, Фезика также рассмеялась. Один бедный Мирель, не выдержав зрелища неуместного веселья, заплакал еще горше и стремглав выбежал из будуара.

Два или три дня спустя, когда Арделиза уже утешилась, Фезика и другие приятельницы посоветовали ей продолжать плакать ради своей репутации: ее связь с Кандолем, говорили они, настолько широко известна, что ей подобает выказать чувствительность. Еще два или три дня Арделиза делала над собой усилие, а потом вернулась к своему обычному расположению духа. Перемену в ее настроении ускорил карнавал;¹⁴ он помог ей не только удовлетворить собственные наклонности, но и успокоить супруга, сильно подозревавшего ее в сношениях с Кандолем и счастливого тем, что от него избавился. Стремясь уверить мужа, что отныне она совершенно чиста перед