показал, почем фунт лиха, да еще бы добавил.
— Вы знаете, что он очень плох?
— Говорят, что так.
— Это вас не беспокоит?
— Я уже сказал. Лела знаете кто? Дрянь самая последняя. А жизнь наша в руках божьих.
Вскоре появился полицейский и отвел Томе в камеру.
Адвокат ушел.
В небольшом танцевальном зале, освещенном единственной лампой, яблоку негде упасть. Воздух, густой и маслянистый, насыщен запахом нефти, испарениями человеческих тел, кислым теплом, вызывающим головокружение. Появились местные парни: служащие, студенты лицея, имевшие славу донжуанов, — сумасбродные головы, которые при желании перевели бы город на осадное положение. Мигелим приникает к соблазнительному телу девушки, их лица сближаются. — Белинья, тебе здесь нравится? — Да. Мигелим обнимает ее еще крепче, шепча: — Белинья, мне надо тебе кое-что сказать, слышишь? Слышишь, Белинья? Юноша, все теснее прижимаясь к ней, заставляет девушку отклоняться. — Ты слышишь? Я без ума от тебя. Мне надо тебе кое-что сказать. Самба, румба, в перерывах — чай. Раздаются чьи-то выкрики, кого-то зовут, слышатся глупые шутки. Отличный бал! Сама атмосфера зала порождала безрассудные желания. В эту ночь каждому хотелось делать все что угодно. — Эй, давайте все курить! Сигареты всем девушкам! Девушки предместий, привыкшие зарабатывать себе на жизнь, курили, закинув ногу на ногу, жеманно держа сигарету двумя пальцами, желая показать, что они знают толк в сигаретах и умеют пускать дым через нос. Белинья тоже выкурила сигарету, которую ей предложил Мигелим. Ей понравилось. Она была в восторге от этого чувства единения, острых словечек, которыми перебрасывались танцующие. Это был иной мир, так отличавшийся от работы, залива, угля, от погрузки мешков под палящим солнцем на пристани. — Какая музыка! Вы слышите, какая музыка! Тела соприкасаются. Мелькают пары. — Давай, парень, давай! — слышится время от времени жаждущий и чувственный призыв. — Еще одну морну! Шевелись! Парни теснее прижимают к себе девушек, тела обвивают друг друга. — Белинья, я без ума от тебя. Без ума, без ума, слышишь? От Мигелима исходит какое-то обволакивающее, коварное обаяние. Как уйти от него? Она не в силах противиться. Как приятен этот юноша с крепкими руками, бронзовой кожей, крупными губами. Почему ей все время хочется быть рядом с ним? — Белинья, я поцелую тебя. Прямо сейчас, в зале. — Нет, нет, осторожно, — с тревогой сказала она, но не отстранилась. — Белинья, я поцелую тебя. И поцеловал. Девушка вздрогнула. Какое бесстыдство! Мигелим, надо сказать, человек опытный. Он разбирается в жизни, как люди, немало поколесившие по свету. Он чуть отстранился от нее и назвал голубкой. Белинья, сдерживая учащенное дыхание, чувствовала себя счастливой в объятиях этого парня. — Белинья, я хочу тебе кое-что сказать. Скажу после этого танца. — Ну, говори. — Нет, это секрет. Давай выйдем отсюда, хорошо? Девушка слушала нежные, возбуждающие слова и всеми силами старалась не поддаваться искушению. Ничего не получалось. Она чувствовала себя очарованной, опьяненной этим призывом, несшим гибель. Танец кончился. Парни, погруженные в приятную негу морны, захлопали в ладоши. Музыкантов вызывали на «бис». Танцующие становились все ближе друг к другу. Что это было? Музыка, которая
Первый бал
— Мама, мне так хочется сегодня на бал в Зе-де-Канда! — Ты еще мала, Белинья. Подрастешь и будешь ходить на все балы Сонсента. — Все идут — Биа де Танья, Шенша де Тойно. Одна я остаюсь. Почему, мама? Я ведь уже совсем взрослая. Посмотри. И она так кокетливо повернулась на носках, что мать не смогла удержать улыбку. Как быстро растут дети! Дочь стала совсем взрослой, красивой девушкой: густые волосы, чистая светлая кожа, типичная уроженка Санто-Антао. — Ну разреши, мама! — Не говори глупостей. Тебе только четырнадцать. Тебе еще рано ходить на танцы. — Ты бы видела, как я танцую. Любой танец — и самбу, и румбу, и морну, и даже тонгинью. Лучше многих взрослых девушек. Помнишь, как я танцевала на празднике ньи Луизиньи? — Помню. Но ты пойми, Белинья, я хочу уберечь тебя от ошибок, от легкомыслия. Ты должна стать достойной дочерью Санто-Антао. Наш остров не чета распущенному Сонсенту. Наши женщины всегда славились примерным поведением. Я хочу уберечь тебя от неверного шага. Оступишься — не поднимешься. Знаешь таких девиц — сегодня с одним, завтра с другим? — Мамочка, я все понимаю. Со мной пойдет Розинья ньи Аны, да ты ее знаешь, очень хорошая, воспитанная девушка. Отпустишь меня с ней, да? Они сидели рядышком. Дочь взяла ее руку в свою, с силой сжала и начала тихонько всхлипывать. На холме Сосегу, печальном и молчаливом, время точно остановилось. Уныло взирали на мир облепившие его лачуги с заплатами из жести, украденной на пристани у англичан. Мужчины, сидевшие у дверей лачуг, лениво покуривали трубки в ожидании вечерней прохлады. В одно мгновение солнце скрылось в заливе. Этот предвечерний час навевал покой, а иногда порождал в душе бесконечную, тревожную тоску. Время от времени на тропинке, ведущей вниз, переговариваясь, появлялись люди. Иногда тишину нарушал чей-нибудь окрик. И из этого покоя звенящей тишины возникала морна, как безысходный народный плач. — Мамочка, милая, ну отпусти меня! Ну почему я такая несчастная? Песня плыла по окрестностям, и простая, чистая мелодия брала за душу. Невозможно устоять перед морнами бродячего певца. Голос и гитара сливаются воедино; медленные, скользящие звуки завораживают, подчиняют себе, пробуждают неясные желания, мечты и уносятся вдаль, к горизонту. В морнах Мошиньо, прославляющих жизнь со всеми ее страданиями, изливается тоска вечного пленника острова. Ночь в Минделу тиха и прекрасна… Мать вспомнила свою молодость. Ночи любви в Таррафале у Пшеничного Холма, на берегах Паула. Вспомнила танцевальные вечера минувших лет, и воспоминания захватили ее. — Почему ты не пускаешь меня? Все считаешь меня ребенком? — молила Белинья. Ну как противиться отчаянному желанию дочери? Как будто вернулась ее собственная юность и заговорила устами Белиньи. — Перестань плакать, хватит! Пущу я тебя на бал, пущу. Но помни: с парнями Сонсента держи ухо востро, это такие пройдохи! Поняла? На землю опускались сумерки, неся с собой жажду, готовность, предвкушение осуществимых желаний. В эти поздние часы сверкающей ночи начинался бал в Зе-де-Канда.В небольшом танцевальном зале, освещенном единственной лампой, яблоку негде упасть. Воздух, густой и маслянистый, насыщен запахом нефти, испарениями человеческих тел, кислым теплом, вызывающим головокружение. Появились местные парни: служащие, студенты лицея, имевшие славу донжуанов, — сумасбродные головы, которые при желании перевели бы город на осадное положение. Мигелим приникает к соблазнительному телу девушки, их лица сближаются. — Белинья, тебе здесь нравится? — Да. Мигелим обнимает ее еще крепче, шепча: — Белинья, мне надо тебе кое-что сказать, слышишь? Слышишь, Белинья? Юноша, все теснее прижимаясь к ней, заставляет девушку отклоняться. — Ты слышишь? Я без ума от тебя. Мне надо тебе кое-что сказать. Самба, румба, в перерывах — чай. Раздаются чьи-то выкрики, кого-то зовут, слышатся глупые шутки. Отличный бал! Сама атмосфера зала порождала безрассудные желания. В эту ночь каждому хотелось делать все что угодно. — Эй, давайте все курить! Сигареты всем девушкам! Девушки предместий, привыкшие зарабатывать себе на жизнь, курили, закинув ногу на ногу, жеманно держа сигарету двумя пальцами, желая показать, что они знают толк в сигаретах и умеют пускать дым через нос. Белинья тоже выкурила сигарету, которую ей предложил Мигелим. Ей понравилось. Она была в восторге от этого чувства единения, острых словечек, которыми перебрасывались танцующие. Это был иной мир, так отличавшийся от работы, залива, угля, от погрузки мешков под палящим солнцем на пристани. — Какая музыка! Вы слышите, какая музыка! Тела соприкасаются. Мелькают пары. — Давай, парень, давай! — слышится время от времени жаждущий и чувственный призыв. — Еще одну морну! Шевелись! Парни теснее прижимают к себе девушек, тела обвивают друг друга. — Белинья, я без ума от тебя. Без ума, без ума, слышишь? От Мигелима исходит какое-то обволакивающее, коварное обаяние. Как уйти от него? Она не в силах противиться. Как приятен этот юноша с крепкими руками, бронзовой кожей, крупными губами. Почему ей все время хочется быть рядом с ним? — Белинья, я поцелую тебя. Прямо сейчас, в зале. — Нет, нет, осторожно, — с тревогой сказала она, но не отстранилась. — Белинья, я поцелую тебя. И поцеловал. Девушка вздрогнула. Какое бесстыдство! Мигелим, надо сказать, человек опытный. Он разбирается в жизни, как люди, немало поколесившие по свету. Он чуть отстранился от нее и назвал голубкой. Белинья, сдерживая учащенное дыхание, чувствовала себя счастливой в объятиях этого парня. — Белинья, я хочу тебе кое-что сказать. Скажу после этого танца. — Ну, говори. — Нет, это секрет. Давай выйдем отсюда, хорошо? Девушка слушала нежные, возбуждающие слова и всеми силами старалась не поддаваться искушению. Ничего не получалось. Она чувствовала себя очарованной, опьяненной этим призывом, несшим гибель. Танец кончился. Парни, погруженные в приятную негу морны, захлопали в ладоши. Музыкантов вызывали на «бис». Танцующие становились все ближе друг к другу. Что это было? Музыка, которая