Людмила Штерн По месту жительства

рассказы и сцены из научной жизни

Памяти моего отца

Якова Ивановича

Давидовича

На улице Достоевского

Коммунальные квартиры принято бранить и проклинать. А между тем они бывают идиллически-благостными. В одних случаях это достигается самоусовершенствованием жильцов посредством медитации, в других — счастливым стечением роковых обстоятельств. В нашей квартире путь к тишине проложил именно фатум.

Описываемые события произошли в Ленинграде на улице Достоевского, 32. Улица наша была знаменита Кузнечным рынком и Ямскими банями. Рынок опровергал измышления клеветников России о нехватке при социализме сельскохозяйственных продуктов, а бани имели соблазнительную репутацию рассадника разврата.

В шестидесятых годах разрешили вспомнить, что напротив Кузнечного рынка жил Федор Михайлович, и, в результате победы сил интеллигенции над силами партийного аппарата, на нашей улице, без всякой, впрочем, помпы, открыли музей Достоевского.

Дом наш постоянно боролся за звание «Дома коммунистического быта», лестничная клетка — за звание «Лестничной клетки коммунистического быта», квартира, соответственно, за звание «Квартиры коммунистического быта». В коридоре, действительно, паркет был весь натерт, но над каждым кухонным столом, — а их умещалось пять, — висели отдельные 25-и свечовые лампочки, провозглашая отсталую идею «прайвиси» и независимости.

Долгие годы квартира наша жила кипучей, но тривиальной жизнью, не заслуживающей упоминания в художественной литературе.

Но однажды — одно за другим — случились события, превратившие цветущую коммуналку в безлюдную пустыню. В обители нашей воцарилась тишина, такое оглушительное безмолвие, что хоть вешай на дверях картину Левитана «Над вечным покоем». Произошло это после того, как в первой от входа комнате была обнаружена предательская измена, а в ванной совершено убийство.

…Налево от входной двери проживал инженер Ленгаза Наум Львович Боренбойм с супругой Фаиной Марковной. Нёма являл собой полноватого господина пятидесяти лет, в меру лысого, в меру жуликоватого. На его щите красовался девиз: «Я люблю тебя, жизнь!» Фаина Марковна, ровесница мужа, выглядела представительницей предыдущего поколения. Гастриты, панкреатиты и прочие сюрпризы желудочно-кишечного тракта покрыли ее лицо желтоватой охрой. Душа же была снедаема язвительностью и сарказмом. Служи она в Нижегородском Драгунском полку, — я назвала бы ее Печориным.

— Ей, суке, только бы подкусить и надсмеяться, — жаловался Сенька Крыша, шофер овощебазы, проживающий напротив нашей двери.

— И все исподтишка, лахудра недокрашенная, — вторила Лиля Кузина, паспортистка жилконторы, занимающая комнату справа.

Однако соседи были случайными жертвами. Главной мишенью сардонического Фаининого ума служил сам Наум Львович, веселый и кроткий, с голубыми навыкате глазами. И все догадывались — почему. Нёма был ей неверен.

Правда, шашни его протекали в глубоком подполье, — Фаина билась в поисках улик, но тщетно, тщетно… Ни бюстгальтера в кармане, ни следов помады на шее, ни даже захудалого телефончика на клочке бумажки. Однако флюиды измены постоянно носились в воздухе. А ущучить прелестника не удавалось, — хитер был Боренбойм и осторожен.

Но однажды Нёма нарушил заповедь: «Не греши, где живешь», и возмездие тотчас настигло его. Обольстила Боренбойма соседка Кузина. Лиля имела за плечами всего 30 лет, была бесспорной блондинкой и, несмотря на дугообразные ноги кавалериста, выглядела эффектно. Ее личная жизнь происходила в отпускной период на Черноморском побережье Крыма и Кавказа. В Лилином архиве хранились капитаны из Мурманска, профсоюзные деятели из Свердловска, снабженцы из Минска и даже главный инженер Харьковского завода ядохимикатов. О нем Кузина вспоминала с трогательной нежностью: «Староватый, конечно, еврейчик, но ласковый и нежадный».

Но однажды трезвый ум подсказал Лиле, что нечего за тридевять земель киселя хлебать, когда буквально за дверью существует староватый, но ласковый и нежадный Нёма Боренбойм. И Лиля намекнула, что Наум Львович имеет шансы. Польщенный, он приволок ей на 8-е марта духи «Красный мак» и веточку мимозы. Дважды они тайно сгоняли в кино, один раз Нёма попросил у приятеля ключ и развлекся с Лилей в чужом кооперативе. Но в целом роман тлел невинно на ограниченном пространстве: кухня-ванная-коридор… И вот однажды их попутал бес.

В теплый майский вечер Кузина публично причесывалась перед зеркалом в передней. Наум Львович крутился рядом под видом «позвонить по телефону». Кокетливо сдув волосы с гребенки в сторону Боренбойма, Лиля сказала:

— Между прочим, у меня завтра день рождения. Гостей я не зову, надоели хуже горькой редьки. А Тамарка мне банку крабов оставила.

— Что вам подарить, Лилек? — всполошился Боренбойм.

— Вас самих, Нёмочка. Мечтаю справить вдвоем… И даже надеюсь…

— Но где и как? — прошептал наш Казанова.

— Да уж не в общественном месте… — Лиля маняще повела глазом, и Наум Львович зашелся от страсти.

Однако, будучи реалистом, он понимал, что за один день раздобыть хату не удастся… И в распаленном Нёмином мозгу возник гениальный стратегический план. Заключался он вот в чем: Нёма немедленно сообщает Фаине, что его посылают на два дня в командировку, и утром как бы уедет в Тихвин. Фаина не любит ночевать одна и на время Нёминых отлучек обычно перебирается к сестре. Под покровом белой ночи Боренбойм прибудет домой и тайно проскользнет в Лилину комнату, где они будут пить коньяк, закусывать крабами и предаваться любви, как таковой. На следующее утро Нёма, незамеченный соседями, улизнет на работу и вечером официально вернется из «командировки». Сказано — сделано.

Утром Наум Львович «уехал в Тихвин». С этого момента в сценарии появились непредвиденные бреши и, будь Боренбойм человеком суеверным, он внял бы предостерегающим знакам рока.

Мотаясь в обеденный перерыв по Гостиному двору в поисках подарка, Нёма чудом не столкнулся с Фаиной, которая давилась в очереди за хной и басмой. А в конце рабочего дня начальник объявил о премии и было решено отправиться всем скопом в «Метрополь». Боренбойм заявил, что Фаиночка болеет, и он спешит домой.

— Да брось ты, Наум Львович, голову морочить. Сейчас позвоним твоей супружнице и получим «добро».

Нёма в панике ляпнул, что