прислушиваться ко всякому шороху или звуку, ко всему, что может ожить вдруг среди этой немоты ночной, среди глубоких снегов и помертвелой чащи.

– Времена не те были… Да!.. – снова отдался он своим грезам. – Зато в одну ночь… Простые рядовые, гренадеры… Теперь они лейб-кампанцы да дворяне, а то Ваньки да Васьки были. А лекарь-то этот, француз, да еще с французскими же и деньгами, был тут ни при чем. Эдакого дела одними деньгами не купишь!.. Сама государыня, сказывают, только вздыхала да робела… Лесток чуть не силком свез ее в казарму… Божье изволенье все сотворило. Глас народа – глас Божий. А не будь его, какие тут французские червонцы что сделают. А ныне глас народа воистину слышен. И черный народ, и наш брат, дворянин, и гвардия… Только клич кликни кто… первый! Да, но кто?! Кто?.. Моя бы воля… Эх, все пустое! Мысли одни!!

Раздался шорох среди чащи направо от полянки, и охотник привычным глазом быстро и зорко окинул оружие за поясом, крепче обхватил рогатину и стал глядеть пристальнее в чащу. Что-то хрустнуло звучнее и ближе, и шорох приближался… Охотник выдвинулся слегка из-под дерева и стал на краю опушки, весь освещенный луной. В ту же минуту на противоположной стороне тоже появилась фигура человека и раздался голос:

– Эй! Не медведь. Смотри, не пальни!

– А я уж было думал и он! – отозвался этот.

Появившийся на опушке был тоже охотник и будто двойник первого. Такого же могучего роста, такой же плечистый и молодец с виду. Оба они были к тому же и одеты и вооружены одинаково, только у второго не было рогатины.

Охотники-богатыри, увязая в снегу по колено, сошлись на ясной полянке. Это были братья Орловы: первый – Григорий, вновь подошедший – Алексей.

II

– Что, Алеханушка?.. Видно, чухонец-то во сне видел мишку… Должно, медведей тут и не бывало никогда с тех пор, что мы целую семейку об Рождество ухлопали.

– Не может статься, Гриша, – отозвался младший брат. – Тут на сто лет хватит и лосей, и медведей, и всякого зверья. Просто незадача. Говорил я – сглазит нас этот проклятый Будберг. Знамо дело! Молодцы едут на охоту, а он пути желает да удачи… Ну и сглазил окаянный голштинец.

– Видишь ли, по-ихнему, из вежливости так след. Да это и вздор… глаз-то, – вымолвил Григорий Орлов.

– Вздор… Толкуй. У тебя все вздором стало после заграничного житья. Это российская примета – самая верная.

Братья помолчали. Алексей снова заговорил:

– А меня, брат, мороз стал одолевать с тоски. Пора бы уж в Красный. Поужинаем – да и домой. Ей-богу! Мало ль что?.. Может, даже нужда в нас случится. Да и морозина тоже чертовский, всю ночь не выстоишь. Как, Гриша, на твой рассудок?

– Обидно с пустыми руками.

– Наших-то не слыхать. Словно померли все… Надо думать, они за версту уползли. Если и поднимут мишку, не нам достанется. Пойдем-ка к лошадям? А?..

– Пойдем, коли хочешь, – равнодушно отозвался Григорий.

– У меня поистине и не то на уме. Не так, как бывало прежде. Какие теперь забавы да охоты… – тише сказал Алексей Орлов.

– Да. Ныне не такой медведь из Немеции пожаловал вдруг да на шею сел! – весело рассмеялся вдруг старший брат, потрясая могучими плечами, и звонко раздался его смех богатырский среди серебристой чащи.

Несколько снежинок от смеха и от движения его посыпались с ближайшей сосенки и засверкали при беззвучном падении.

– Тише… Чего горланишь…

– В лесу-то? Господь с тобой, Алеханушка.

– В лесу? При Биронове, сказывал родитель, опенки из лесу бегали доносить про все, что толковалось в чаще.

– А тут теперь и опенок нету. Зима! – шутил Григорий Орлов.

– Береженого Бог бережет. Да, времена ныне пришли. Два месяца, как померла Лизавет Петровна, а что уж воды утекло… А все этот принц. Все он. Государь тут, ей-ей, ни при чем. Не приезжай он…

– Да этот принц Жорж не то что вон лесной Михаил Иванович Ведмедев, – тише вымолвил брат. – Этот не нас одних сомнет своими порядками.

– Нас?.. Как бы всю гвардию не помял, – отозвался Алексей. – Да что гвардия! Все может поломать и вверх ногами вывернуть. А мы будем смотреть да моргать! Да! – как-то странно и желчно выговорил он. – Мы будем в кустах сидеть, да ворчать, да шиш показывать за версту. И не робость помехой делу. А стыд сказать что… Лень! Да, лень… Все как-то через пень колоду валим. Погодите, да обождите, да отдохните… Да эдак вот два месяца и годим. Устанем от сиденья – на охоту… А то за бабьем ухаживать… И как, право, не наскучит? Все бабы да бабы, да все разные. Что ни неделя, новая зазнобушка. Чудно, право. Да и тому ли теперь на уме быть?

Алексей замолчал и будто слегка приуныл.

Григорий заговорил первый после минутного молчания, и голос его зазвучал как-то нежнее, будто он винился. Упрек брата прямо относился к нему, и он мысленно сознавался в правоте его.

– Что ж, Алехан. Я не отпираюсь. Правда твоя. Да ведь это с тоски. А начните, поведите дело по-еройски. И все я брошу. И охоту, и вино, и картеж… А барынь-то ваших я и без того порешил бросить. Ну их…

– Толкуй! – усмехнулся недоверчиво Алексей. – Бросишь? Ты? Да тебе без них дня не прожить. Ты с колыбельки бабий угодник уродился.

– Угодник? Никогда я им не бывал. А по пословице: на ловца и зверь бежит. Я только не зеваю. А искать, я не ищу.

– Почему бы это так? – веселее заговорил Алексей. – Я зачастую вот думал: ведь не краше же ты других наших молодцов. А ни за кем из них наши франтихи так не бегают. И чем ты берешь?.. Наговор, что ли, какой ведаешь? У немца за границей купил?

– Наговор? На кофейную гущу натощак дую. Угольки по воде пускаю да причитываю, – рассмеялся Григорий. – Нет, брат. Мое колдовство простое, да невдомек вашим молодцам, хоть они и прытче меня. А нет проще дела.

– Что же? Приворот, что ль, какой из трав заморских?

– Мой приворот тот, что у меня любовное дело – мертвое дело!

– Поясни!

– Да, мертвое. Такое дело, что про него я один знаю да она одна знает. А это ныне в Петербурхе для всякой молодицы – чужой жены и довольно. Когда дело какое ни есть – мертвое, так тут все одно, что есть оно, что нет его.

– А Апраксина? Всему Питеру, брат, ведомо, что ты из-за нее чуть не по трубе водосточной лазил да по крыше.

– Это одно дело с оглаской и было. И то потому, что она сама хотела на всю столицу нашуметь. Ее воля была. Зато полсотни было таких, об коих ты, брат родной мой, никогда и в уме ничего не держал. Да что, Алеханушка!.. Коли к слову пришлось! – Григорий Орлов оживился, и глаза его блеснули ярче. – Может, и теперь вот… Может, со мною теперь такое приключается, такое на душе легло, что кабы ты ведал, так ахнул бы… Какое тут ахнул? Заорал бы благим матом на весь вот этот лес.

– В принцессу, что ль, какую влюбился? – рассмеялся