- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (15) »
ушах – соловьи, соловьи, соловьи, соловьи…
* * *
Слушай сказку, детка.
Сказка
опыт жизни
обобщает
и обогащает.
Посадил дед репку.
Выросла – большая-пребольшая.
Дальше слушай.
Посадили дедку за репку.
Посадили бабку за дедку.
Посадили папку за бабкой.
Посадили мамку за папкой.
Посадили Софью Сергеевну.
Посадили Александру Матвеевну.
Посадили Павла Васильевича.
Посадили Всеволод Эмильевича.
Посадили Исаак Эммануиловича.
Тянут-потянут.
Когда уже они перестанут?
* * *
В некотором царстве,
в некотором государстве,
в белокаменной Москве краснопролетарской
тридцать лет и три года
жили-проживали
старичок со старушкой в полуподвале.
А на тридцать четвёртый год случилось чудо:
в переулке,
где ютилась их лачуга,
точно вынутые из улья восковые соты,
от лесов освободился дом высотный.
И теперь старичок со старушкой,
проживающие в полуподвале,
за окошком видят Герб Союзный,
за который мы воевали.
* * *
Эх, Мандельштам не увидел
голубей на московском асфальте,
не услышал
шелеста
и стука,
доносящегося снизу,
не взял в руки
сизую птицу,
не подул ей, дудочке, в клювик,
гули-гули, голубица, гули-гули,
умер Осип Эмильевич, умер.
* * *
Я был из тех – московских
вьюнцов, с младенческих почти что лет
усвоивших, что в мире есть один поэт,
и это Владим Владимыч; что Маяковский –
единственный, непостижимый, равных – нет
и не было;
всё прочее – тьфу, Фет.
* * *
Мне говорят:
какая бедность словаря!
Да, бедность, бедность;
низость, гнилость бараков;
серость,
сырость смертная;
и вечный страх: а ну, как…
да, бедность, так.
* * *
Кто скажет, где, когда,
давно, или недавно,
тот берег,
и та вода,
что пела мне: «пан мой, Ян мой» –
теперь их – даже во сне –
и то – не покажут мне.
Но можно – средь бела дня,
волне попутной вверясь,
увидеть,
как ты бледна,
и как ты
мягко стелешь…
* * *
Какой-то закат – особенный,
всё небо располосовано,
все краски сошли с ума,
всё – атомная война – всё –
но не надо вслух;
опасен даже звук;
фу-фу – и свет потух,
и след простыл…
* * *
Просыпаешься среди ночи
с сердцем, бьющимся изо всей мочи,
и с единой мыслью:
свершилось!
Вдох:
свершилось!
Выдох:
свершилось!
Вопль:
свершилось!
– Да что с тобой?
Что ты?
Что случилось?
– Забыл… приснилось…
* * *
Я хорошо, я плохо жил,
и мне подумалось сегодня,
что, может, я и заслужил
благословение Господне.
* * *
Дорога, как на холсте
у Ван Гога,
ржаное солнце
над плетнём висит,
справа и слева
плавают серые перья;
о, русская земля,
уже за шеломенем еси.
* * *
Ленин был великий, Сталин дорогой,
а теперь Никита,
да здравствует, долой.
Господи, помилуй мёртвых и живых,
мы едем на «победе»,
Америка, держись.
Подайте копеечку Иван-царевичу.
* * *
И хоть слушаешь их в пол-уха,
рапортичек этих слова,
от Великой Показухи
засупонивается голова,
так,
что сам начинаешь верить,
что до цели – подать рукой.
Так веди нас, товарищ Зверев
(чем он хуже, чем любой другой!)
* * *
– Девушки
с золотыми глазами,
где вы
золото для глаз своих
брали?
– В церкви:
разбазарили
образа,
разобрали ризы
на глаза.
– Девушки – чернооки,
а вы где?
– В синагоге.
* * *
До чего мне нравятся озорные девки,
что прилюдно драются в речке возле церкви,
так что поп
с молитвою
путает «едриттвою».
До чего мне нравится здешняя природа,
и сыны, и дочери здешнего народа –
Монино,
Железнодорожная,
Перово.
* * *
Стукачи,
сикофанты,
сексоты,
Рябов,
Кочетов,
Тимашук,
я когда-нибудь всё напишу,
я сведу с вами счёты,
проститутки
и стихоплёты.
Корнейчук,
где твой брат Полищук?
Не прощу.