том, что пора картошку копать — сажал Антон пятнадцать соток. Одной Насте хотелось бы иной беседы, но муж и сыновья были калеными мужиками, их было не сбить в сторону.

Вскорости после Володи переженился и второй сын — Петр. Этот был помягче брата, да и дело с ним было яснее: первая жена не пришлась ко двору на кордоне. Уж очень она унижала Петьку на глазах у родителей и братьев. Выпендривалась, вроде она исключительно городская и ей невмоготу жить в районе. Петя, на удивление братьям, сносил все это, ну а раз ему до фонаря, то и они помалкивали.

Пришел, однако, день, когда и он появился на кордоне один, без жены, да еще с фингалом под глазом.

— Кто это тебя так? — спросила Настя.

— Машину заводил — ручкой.

Антон колол дрова, услышал ответ сына и только буркнул незло:

— Ври поскладней.

В первый свой одинокий приезд Петя так ничего и не рассказал родителям, а недели через две заявился к ним с чемоданом, приехал на своем «Запорожце», на заднем сиденье лежал рюкзак.

Было это в пятницу, прожил он субботу, а в воскресенье к вечеру сообщил:

— Хотел я тут у вас дней десять провести, мне за прошлый год отпуск дали. Я на сеновале посплю, в сарае. Не возражаешь, отец?

— Хоть где, — сказал Антон.

Ночью зашумела река, полоснул ливень, гроза накрыла кордон, гром бил по нему, сотрясая оконные рамы в доме.

Антон спал крепко, храпел, а Настя не спала.

Она села на постели — лежала с краю, — нащупала свое платье на стуле и, прихватив его, проковыляла на кухню. Здесь она кое-как оделась, накинула мужнин плащ, хотела натянуть и резиновые сапоги, но не смогла — до мертвой ноги было не дотянуться живой рукой.

Покуда шлепала по воде от крыльца до сарая, криво согнувшись на ветру, сильно вымокла.

Сарай был не заперт на щеколду, Настя шатнулась в него и прикрыла за собой дверь. Здесь было темно, но Петя окликнул ее сверху, с сеновала:

— Мама!

— Иди в дом, — сказала Настя.

Он спустился вниз по лесенке, засветил ручной фонарик.

— Ты не переживай, мама.

Увидев, что она вся мокрая, он снял с нее плащ, накрыл своим ватником, вытер сеном ее ноги, скинул с себя сапоги и обул ее.

— Я грозы не боюсь, — сказал Петя слишком веселым голосом. — Мне тут хорошо, лежу на сене, рассуждаю сам с собой…

Сквозь щели метнулся неживой свет молнии, зарычал, приближаясь, гром и лопнул над самой крышей. Настя заплакала.

— Пока росли маленькие, все были мои, а сейчас, чем старше, тем от меня дальше… Иди в дом, заколеешь здесь.

— Не пойду, — сказал Петя. — Мне отца совестно.

— А меня не совестно?

— Так ты ж мама.

— Ну и где теперь жить будешь? — спросила Настя.

— Есть один человек, — сказал Петя. — У нас с ней давно было, еще когда я неженатый ходил.

— Что ж ты на ней-то не женился?

— Дурак был. Не понимал себя… А тут Ирка после армии подвернулась. Я в нее вроде влюбился, а она меня за человека не держала. И подали мы сейчас на развод.

— Обое подали? — спросила Настя.

— Ясное дело, обое, — соврал Петя для собственной бодрости и чтоб не огорчать мать. — Все по-хорошему, ты не думай. Дом — Ирке. «Запорожец» — мне. По оценке выходит так на так.

Торопливо рассказывая матери, желая утешить ее, он и сам убеждал себя, как все просто и складно у него получилось — никто не в обиде, — хотя на самом деле, лежа сейчас на сене без сна, он клял свой характер за унижение, робел, не выкинет ли какую штуку Ирка на суде, да и вся его будущая жизнь представлялась ему полосатой.

А Насте была неясна жизнь сыновей, они сохранились в ее упрямой материнской памяти мальчиками, и никак было не увязать этих мальчиков с теми взрослыми мужчинами, которые продолжали быть ее сыновьями, но их слова и поступки были чужими для нее. Они уже не нуждались в ее заботе, а сердце Насти все еще источало эту лишнюю заботу, словно в ее груди копилось молоко, но кормить им было уже некого.

Гроза выдалась быстрой — буйно погостив над кордоном, она переползла на залив, оттуда доносился ее разбойничий прощальный свист.

Петя проводил мать до крыльца, хотел даже перенести ее на руках через лужи, но она не далась.

Окно кухни светилось. За столом сидел в исподнем Антон, смотрел старую газету.

Настя вошла, скинула ватник.

— На свиданье бегала? — спросил Антон.

— А с кем ему поговорить, как не с нами? — сказала Настя.

— Я к ихним делам не касаюсь, — сказал Антон. — И ты не встревай.

Он снял с нее сапоги, погасил свет. Настя легла, а Антон еще подымил в открытую печную дверцу.

Он все прикидывал: в кого они пошли, его сыновья? Вроде и есть схожесть с ним и с Настей, и там, где он наблюдал это сходство, оно его радовало. А перед различием он застывал в молчаливом недоумении. И вникать в это различие не желал… Нынешним летом Антон возил одного профессора на рыбалку. Ездили они по заливу, ловили на дорожку. Щука не брала совсем, профессору было скучно елозить по одному и тому же маршруту вдоль каменной гряды, и он стал рассказывать Антону про наследственность. Выходило, по этому профессору, что дети, случается, похожи не на своих родителей, а на дедов или прадедов. И теперь, куря в печь, Антон подумал, что, может, у него в крови затаился какой неизвестный дед, на Антона он действия не оказал, а в Петьку с Володькой маленько выбрызнулся.

Когда он улегся рядом с Настей, она, словно угадав, о чем он думает, спросила:

— В кого ж они уродились?

— А ни в кого, — сказал Антон. — Время нынче такое: наведут полный дом невесток, а мы разбирайся с ними… Спи.

2

Живя у самой реки, Антон служил в заказном охотхозяйстве рыбацким егерем. Служба эта колготная до невозможности.

Рабочего дня у Антона не существовало — были рабочие сутки круглую неделю. Ранним ли предрассветным утром, поздней ли ночью стучались в окошко его квартиры гости — так положено было называть тех людей, что имели билеты-разрешения на ловлю. Гостям следовало выдать лодку, а с теми, кто посановитей, Антон выезжал на катере.

С мая месяца по октябрь, полгода кряду, он спал клочковато, как попало. Он и не раздевался на ночь, только стаскивал сапоги, чтоб не затекали ноги. В постель с Настей не ложился, а придремывал в другой комнате на оттоманке, подсунув под голову твердый валик — на нем не разоспишься. Лишь в сильное ненастье, когда и река и залив разгуливались, выпадала Антону тихая ночь.

Лодки и три катера стояли на воде под окнами его дома, прикованные цепями к кольцам цементного мола. Весла с якорями были замкнуты в сарае. Поднятый гостем на ноги, Антон шел, не разлепляя глаз, к сараю, выбирал там нумерованные весла, когтистый якорь с